Книга Надпись - Александр Проханов

Она чувствовала свою беззащитность. Сидевший перед ней человек владел ее тайной, проник в ее потаенный мир. Прочитал ее тайные мысли, управлял ее страхами и предчувствиями. Она пребывает в его злой воле, не находит сил крикнуть, замахнуться кулаком, прогнать из дома. Он смотрит на нее холодно, остро, как хирург, готовый сделать ей операцию без наркоза, и она чувствует приближение нестерпимой боли…

- Мне страшно вам это сказать… Они встречаются. Иногда у Елены, когда ее престарелый муж отсутствует, уезжает в командировки. Там такая великолепная спальня, вся в зеркалах, с огромной розовой кроватью… Но, в добавление к этому, Мишель снял квартиру, в маленьком домике на Мещанской. Купеческий особнячок с камином, который они растапливают, и там распивают вино… Я не моралист, поймите… Но мне страшно, что Мишель погибнет… Уйдя из семьи, он испытает такое разрушительное раздвоение, что не сможет писать, вся жизнь пройдет в угрызениях совести. К тому же муж Елены весьма ревнив и мстителен. Он очень влиятельный, у него связи в газетах, в партии, в КГБ. Он станет преследовать Михаила и бог знает что надумает, какой донос напишет… Мы должны спасти нашего дорогого Мишу, который оступился и вот-вот упадет. Положение осложняется тем, что Елена беременна, у нее от Миши будет ребенок…

Ее как будто ударили огромным тяжелым рельсом, сбивая с ног, и этот смертоносный удар сорвал все запоры, сбил все пломбы, распечатал все печати, и в ней взыграли все жаркие, красные, ударившие в глаза ключи, превращая мир в красный кровоподтек.

- Неправда!… Лжете!… Уходите сейчас же!… - страшно крикнула Валентина, подымая на Саблина кулаки, защищая свой дом, играющих в коридоре детей, этот маленький кабинет, куда с минуты на минуту вернется муж, чтобы сесть за свою стрекочущую машинку, заполняя бумажный лист легкими писаниями, в которых она, его ненаглядная, стоит на берегу карельского озера, а он, в негаснущем свете небес, плывет на лодке по стеклянной воде, и гагара летит, вытянув длинную шею, роняет в озеро каплю, и беззвучно и долго расходятся на стекле ленивые круги. - Вы должны немедленно уйти!

- Вы мне не верите?… Я уйду… Мною движет добро… Взгляните на это… - Саблин полез в карман, извлек фотографию, протянул Валентине.

Среди деревьев сквера, у подножья какого-то памятника, обнимались мужчина и женщина. Женщина в легком плаще, вполупрофиль, откинула голову, насмешливо улыбалась, а мужчина - ее муж, ее Михаил, с закрытыми глазами, слепо тянулся к ней, чуть выставив губы, готовый ее целовать. На его знакомом, любимом лице - такое предвкушение поцелуя, такое мучительное влечение, что у Валентины померкло в глазах, и она выронила фотографию. Когда прозрела, Саблина не было в кабинете. Фотография лежала на полу, и весь дом сотрясался от налетевшего урагана. Выло, ревело, сдирало кровлю, расшатывало утлые стены, и среди этой бури бегали ее дети, и Васенька что-то капризно и настойчиво выпрашивал у сестры.

47

Саблин занял позицию в дальнем углу двора, у заснеженного автомобиля, дожидаясь, когда из высокого подъезда покажется Марк Солим. Уйдет в город плести свои бесконечные интриги в кабинетах редакций, в приемных высоких начальников, в уютных гостиных и театральных салонах, оставив Елену одну. И тогда в этот дом без хозяина, в гнездо, откуда улетел самец, вторгнется Саблин. Он не чувствовал мороза. Прятался в снежном укрытии, как прячется рысь. Весь в ожидании, в терпеливом внимании, с немигающим блеском больших рыжих глаз, выгнув спину, спрятав когти в подушечки лап, с ровным стуком жаркого хищного сердца. Он должен будет метнуться в подъезд сразу, как только скроется Марк. Подняться на лифте, позвонить в дверь, чтобы Елена не заподозрила его появления. Решила, что это вернулся муж, что-то по забывчивости оставив дома. Тогда он ворвется в дом, где она окажется вся в его власти. В нем действовала холодная ярость, рассчитанная на долгое ожидание и на неизбежный успех.

На ступенях дома появился Марк, в меховой шубе, в енотовой шапке, из-под которой красиво выбивалась кольчатая седина, розовело сильное, носатое, надменное лицо. Он щурился, после полутьмы подъезда, на белое туманное солнце. Было видно, что ему приятен мороз, приятен заиндевелый московский день, где его ожидают увлекательные дела, уважающие его люди, открываются новые возможности действовать, познавать, присутствовать в самых ярких и значительных ситуациях жизни. К подъезду подкатила респектабельная черная «Волга», присланная кем-то из влиятельных партнеров Марка. Он едва заметно, самодовольно улыбнулся. Сел в автомобиль, запахивая шубу. Машина, бросая кудрявые дымки, умчалась со двора. И в тот же момент, хватая ноздрями запах бензина, Саблин метнулся к дверям. Подымался в тесном лифте, где еще пахло одеколоном Марка.

Елена открыла, и он ворвался, оттеснил ее от дверей, овладевая пространством прихожей. Радостно, победно озирал проходы на кухню с красивым буфетом, в гостиную с креслами и белой, брошенной на пол шкурой, в кабинет хозяина, до потолка уставленный книжными полками, с голубоватой абстрактной картиной, и в спальню, где розовели занавески и покрывала и недвижно сверкали зеркала.

- Это ты? Сейчас же уходи! Не желаю тебя видеть! - говорила Елена, испуганно, с отторжением глядя на брата. Простоволосая, неприбранная, была одета в небрежно опоясанный домашний халат, на босых ступнях были домашние тапочки, шитые восточным бисером, с загнутыми мысами. - Нам незачем встречаться!

- Уйду, конечно, уйду, - улыбался Саблин, длинно растягивая рот, не то в улыбке, не то в мучительном оскале. Его глаза радостно, жадно осматривали Елену. Ноздри, прозрачно-розовые, трепещущие, ловили ее запахи, не могли надышаться, втягивали ненасытно окружавший ее воздух. Он чувствовал, как пахнут у лба корни ее волос, как нежно благоухают горящие мочки ушей, как веет теплым нежным теплом от ее голой шеи. Сквозь вырез халата он улавливал волны тепла, исходившие от ее грудей, от большого теплого живота, невидимого жаркого паха. Его звериное чутье различало малейшие оттенки ее запахов, от влажных подмышек до прохладных бедер. Она пугалась его близких, ищущих ноздрей, отступала от него, запахивала на груди халат, теснее повязывала матерчатый пояс. - Уйду, конечно, - слепо и страстно повторял он, испытывая обморочную страсть, которая томила его, сводила мускулы мучительным желанием, выливалась из бездонных глубин его существа, из темной бесконечности.

- Сейчас придет Марк… Я ему позвоню… - лепетала она, чувствуя липкую, исходящую от него страсть, которая действовала удушающе, будто придавили на шее артерию, и, лишенная воздуха, она бессильно сникала.

- Ты заблудилась, запуталась! Немудрено: я оставил тебя без внимания, ибо был занят другим. Выживал, оправлялся от страшного удара, залечивал смертельные раны. Я должен был умереть. Меня хотели сгноить в тюрьме, убить, загнать в петлю. Эти большевистские ищейки гнались за мной по пятам. Обвинили меня в воровстве, в государственной измене, в политическом заговоре. Ты спасла меня. Принесла себя в жертву. Пошла в плен к этому ужасному еврею и выкупила мне жизнь. Он отозвал назад своих ищеек, взял на поводок своих гебистских овчарок и взамен получил тебя. Привел тебя в свою розовую стариковскую спальню. Совлекал с тебя одежду. Похотливо любовался твоим ослепительным отражением в зеркалах. Целовал туда, куда мог целовать тебя только я. Наслаждался тобой, и ты ему отдавалась, спасая меня. Мелкие людишки, трусливые обыватели, гнусные завистники назвали это торгом, циничным сговором. Обвинили меня в том, что я торговал сестрой. Но это - их мелкие душонки, ничтожные сущности. Не понимают, что ты принесла себя в жертву ради любимого брата. Я же принял эту жертву, чтобы потом отомстить за тебя. Это подобно подвигу героических эллинов. Это античная трагедия, героика нибелунгов. Такое может понять только равный нам. Но где он, поклоняющийся античным богам? Где тот, кто поймет Медею и Федру? - Саблин задыхался от страсти. Его губы, переставая говорить, растягивались в длинную улыбку.