Книга Надпись - Александр Проханов

Васенька, обиженный сестрой, услышав, что даже во время болезни его не будут любить, чувствовал свою обездоленность и ненужность и рыдал все пуще. В это время в прихожей позвонили. Радуясь возвращению мужа, Валентина пошла открывать.

На пороге стоял мужчина. Валентина не с первого взгляда узнала Саблина, приятеля мужа, который всего однажды побывал у них дома и с которым Коробейников проводил немалую часть своего времени. Бобровый воротник Саблина искрился тающим снегом. На голове была щегольская шапка из блестящего меха выдры. Он был свеж, разрумянен морозом. Улыбался, снимая шапку и целуя Валентине руку:

- Должно быть, я слишком рано? Миша еще не пришел? Пригласил, а сам опаздывает. - Гость благодушно смотрел на Валентину, на ее домашнее платье, на детей, которые явились в прихожую и, забыв о ссоре, во все глаза смотрели на гостя. - Я вас не стесню?

- Раздевайтесь. Миша, должно быть, сейчас вернется. Проходите в его кабинет. - Она дождалась, когда Саблин повесит на вешалку свое модное пальто, потопчется на коврике, стирая снег. Провела в комнату мужа, где на столе были разбросаны рукописи и стояла печатная машинка «Рейнметалл». Усадила на диванчик, собираясь угощать чаем.

- Какая творческая обстановка! - Саблин, усевшись, благоговейно рассматривал рабочий стол, где беспорядочный ворох бумаг и книг, вправленный в машинку листок хранили момент остановленной работы, которая с полуслова, с недописанного, незавершенного образа будет подхвачена и продолжена. - Восхищаюсь творческими людьми. Мне всегда хотелось проникнуть в творческую лабораторию. Ведь в творчестве художник уподобляется Богу, и его кабинет, в какой-то мере, воспроизводит мастерскую, где Бог сотворил Вселенную.

- Может быть, это и так, - сказала Валентина, благодарная гостю за эти благоговейные, в адрес мужа, слова. - Я вас на минуту оставлю, приготовлю чай.

- Не трудитесь, - остановил ее Саблин. - Уж если я пришел чуть раньше и Миши нет дома, воспользуюсь его отсутствием, чтобы переговорить с вами. Давно искал случай, но не находил. Сейчас же, как говорится, сам Бог помог.

Валентина уселась в креслице мужа, собираясь слушать, думая, какой обаятельный, обходительный у мужа друг.

- У вас такой уютный, теплый дом. Чудесные дети, благополучие. Все дышит миром, осмысленной, одухотворенной жизнью. Миша - замечательный семьянин. Его дом - его крепость, а это так важно для художника. Вы, хранительница очага, и ваши прелестные дети придают творениям Миши гармоничный вид. Как бы я хотел иметь детей, домашний уют. Если бы это случилось, видит Бог, мне было бы с кого брать пример…

Большой прозаик, который пишет долгие, трудные романы, годами не покидает кабинет, не отрывается от письменного стола, не может без семьи. Семья - это покой, забота, надежный тыл. Какой-нибудь легкомысленный поэт, мастер короткого стихотворения, способен обходиться без семьи. Богема, ветреные друзья, случайные влюбленности - он просто не может написать новое стихотворение, чтобы при этом хотя бы немного в кого-нибудь не влюбиться. Но прозаик совсем другое. Неизвестно, кем бы стал Лев Толстой, если бы у него не было Софьи Андреевны. Каким-нибудь офицером-забиякой или изнурительным славянофилом-моралистом. Семья для крупного писателя - это неисчерпаемый источник сюжетов и одновременно драгоценная стабильность, внутреннее равновесие…

Что-то насторожило Валентину в этом разглагольствовании. Не смысл ординарных, почти банальных суждений с непременным упоминанием о Софье Андреевне, а какая-то легкая, дребезжащая интонация в голосе Саблина. Будто на кровле дома отслоился тончайший лепесток жести и неприятно дребезжал при тихом ветре.

- Я дважды прочитал его книгу. Очень высоко ее оценил. Но я сказал: «Мишель, а знаете ли вы, что вам не слишком-то удаются женские образы? А все потому, что во всех ваших героинях угадывается Валентина, ваша чудесная жена». В самом деле, он везде изображает только вас. Вы - пленительная, добрая, мистическая, печальная. Вы - и мать, и возлюбленная, и сестра, и языческая береза-Берегиня, и православная Богородица. Удивительно, но он, когда писал, никого, кроме вас, не видел. И я подумал: у Толстого Анна Каренина, Катюша Маслова, Элен, Наташа Ростова - это все разные воплощения Софьи Андреевны? Или у него был и другой опыт? Художник за пределами патриархальной семьи искал новый опыт, новые женские прототипы?…

Тревога Валентины усиливалась. Отставший от кровли лепесток звучал все отчетливей, и в его дребезжащей вибрации чудились различные оттенки, словно ветер, который его теребил, все усиливался, предвещал ураган. Чутко, встревоженно вслушивалась она в опасные дуновения, проникшие в ее дом вместе с обходительным, говорливым человеком.

- Я очень люблю Михаила. Предан ему, готов жизнь отдать. Поэтому сердце мое болит. Страшусь за его благополучие. Мне было бы страшно увидеть его несчастным. Поэтому-то я к вам и пришел. Конечно, он вам еще дороже, я не сравниваю. Просто думаю, что вместе мы сумеем его уберечь. Вы - сильная, преданная, мудрая. Вы его простите и своим милосердием и любовью вырвете из беды…

Она испугалась. Было такое чувство, что в ее уютный, защищенный дом просунулся клюв прожорливой птицы, ищет, кого бы клюнуть: ее, сидящую в креслице, или детей, бегающих в коридоре, или лежащую на столе рукопись мужа, или домотканый, с алым узором, рушник, который они привезли из Карелии и который теперь висел над рабочим столом. Ей захотелось, чтобы муж поскорее вернулся, не оставлял ее наедине с этим опасным гостем. Слушала, как приближается буря, дует в стены дома. Лепесток завывал, словно лопасть пропеллера.

- Это я виноват. Теперь не нахожу себе места. Но разве можно предвидеть? Моя сестра Елена, редкой красоты, умница, тончайший вкус, пленительная. Я их познакомил, совершенно случайно. Какие-то незначащие слова, его комплимент, ее остроумный ответ. Он увлекся. Еленой нельзя не увлечься. Она замужем, но муж пожилой, вечно в делах, в политике, в интригах, уже дряхлый. А Мишель, вы знаете, очаровательный, молодой. Его талант привораживает, и она не могла не увлечься. Не виню ни его, ни ее - только себя! Ведь дьявол всегда находит, через кого ему действовать, и он выбрал меня, грешного…

Валентине было ужасно. Ей следовало подняться и указать незваному гостю на дверь. Перестать его слушать. Забыть все, что он говорит. Ради благополучия детей, мужа, их уютного дома, куда просунулся клюв прожорливой птицы. Эта птица сидела перед ней на диванчике, покрытая с ног до головы серыми плотными перьями, из которых торчали чешуйчатые птичьи лапы, круглая голова с рыжими глазами. Глаза круглились, смеялись, вздрагивали по обе стороны длинного, загнутого, как пинцет, желтого клюва.

- Это бывает. Дьявол искушает даже праведников. Чем праведней, тем сильнее искушение. Святого Иеронима искушали бесы. Вы все предчувствовали. У Мишеля в книге есть эпизод, когда вы идете ночью под звездами, сначала вместе, а потом он уходит вперед, и вы остаетесь одна, что означает разлуку, беду. Потом вас везет промерзший одинокий автобус, и шофер как перевозчик Харон, перевозящий вас через Стикс. Этот момент настал. Он поддался искушению. Но мы должны превозмочь. Вы, я, мы вместе должны его удержать…