Книга Река без берегов. Часть 2. Свидетельство Густава Аниаса Хорна. Книга 2 - Ханс Хенни Янн

— Какие же страшные мысли, — услышал я вопрос, — побудили тебя настаивать на преступлении, которого не было? Какой путь ты прошел за все эти годы?

И тут я почувствовал жжение крови в моих жилах: чужой крови, которая когда-то не принадлежала мне; крови Тутайна, которую я потом хорошо узнал, но все же не так хорошо, как собственную; с которой завел общее дело, на половинных долях, как мне теперь снова напомнили. — В голосе Аякса, который все еще атаковал меня — но теперь казался умоляющим, верноподданническим, мягким и темным, сравнимым с мехом животного, — я угадывал жуткую речь моего Противника, моего Искусителя или моей Смерти{356}.

Совсем тихо я сказал: «Я ни в чем не раскаиваюсь». А вслух выкрикнул:

— Не хочу! Со мной дело еще не зашло так далеко.

— Ты не хочешь, — ответил он, — зато я хочу. Я знаю тебя. Ты предо мной не устоишь.

— Аякс, — сказал я, — послушай! Возьми себя в руки и послушай! Я на тебя не сержусь. Твои слова я забуду. Я просто другой, чем ты думаешь. У меня нет никакой власти над тобой. Это я понимаю. — Но сейчас, сейчас давай не будем больше швырять друг в друга словами — ни лживыми, ни правдивыми. — Я хотел бы лечь спать.

Он закурил сигарету.

— Кто тебе мешает? — спросил. — Кстати… ты не будешь возражать, если я и завтра, еще раз, побалую себя продолжительным сном?

— Не буду, — ответил я.

— Спасибо.

Я протянул ему руку. И почувствовал, что его рука дрожит. — — —

После того как я запер дверь, дверная ручка снова повернулась. Потом снаружи в дверь постучали. Аякс окликнул меня. Я промолчал.

* * *

Снежная лавина, которая сползает в долину, наслаивает одно на другое: обломки камней, землю, живые деревья. Всего какие-то мгновенья назад еще существовала каменная стена: крутой, поросший лесом горный склон. Эти обломки уже не поднимутся к небу. Сила Земли действует в одном направлении. Наша печаль напрасна.

Я хочу описать и этот день. Начинался он так же, как предыдущий. В полдень я принес Аяксу в постель завтрак. Он блаженно потянулся, открыл рот… и снова закрыл, не произнеся ни слова.

Насытившись, он — на сей раз — сразу оделся, отправился на почту, вернулся с пустыми руками; бездеятельно просидел около часа перед печкой, впитывая тепло.

— Ветер снаружи холодный, — сказал он. — Ветер без дождя.

Вот и все, что я узнал о его мыслях и ощущениях. Согревшись, он произнес те слова, из-за которых я в первые минуты едва не потерял рассудок.

— Тутайн прожил как убийца двадцать три года. — Все твои высказывания строятся на арифметических ошибках. Преступление по прошествии двадцати лет становится ненаказуемым, если за это время не предъявлялись новые обвинения. Он, значит, последние три года был гражданином Земли с незапятнанной репутацией.

Я подумал, что эта реплика уничтожит меня мгновенно; но я все-таки что-то ответил. И говорил разумно.

— Откуда у тебя такие сведения? Тутайн… Мы с ним с самого начала рассчитывали на более длительный срок… Да и всегда, собственно…

— Вы рассчитывали… Вы даже не удосужились навести справки! Кто поверит в такую небрежность? Надеюсь, ты не хочешь меня убедить, что вы вели себя как простодушные дети?

Вот теперь мне померещилось, что пол прогибается у меня под ногами. Я не помню, чтобы мы с Тутайном когда-нибудь старались узнать подробности, касающиеся срока давности. Я допускаю, что у каждой страны этот срок регулируется по-разному — что и Аякс выхватил свою цифру случайно. Между тем я был настолько потрясен, что буквально потерял опору под ногами. Я бы смутился, если бы мне пришлось объяснять, что именно произвело на меня столь сильное впечатление. В любом случае, мне казалось, что вся моя жизнь потеряна, поскольку я обманулся относительно единственного смысла своего бытия. Мы действительно ждали права быть свободными гражданами, как не ждали ничего другого. И вот теперь получается, что это право у нас уже было, но мы его не распознали, не заметили? Тутайн умер, так и не узнав, что мистическая цель, к которой он стремился (не имея возможности ускорить ее приближение), уже достигнута? — Я почувствовал головокружение. Я увидел, что предметы вокруг меня изменились, не утратив при этом форму: они стали чем-то бессмысленно-непристойным — превратились в дерьмо. Я не знаю, сказал ли я что-то, сделал ли что-то. Я мог бы сорвать с себя одежду как буйно помешанный, вымазать себя грязью. Всего один шаг отделял меня от безвозвратного разрушения личности. Но потом я успокоился. Я услышал, как я говорю или что-то во мне говорит: «Ну и что с того — даже если бы мы знали… это бы ничего не изменило». Я вновь нашел себя, я с ясным сознанием наблюдал за своими мыслями. Правда, я все еще опасался, что в момент беспамятства сделал или сказал нечто такое, за что мне должно быть стыдно. Я спросил об этом Аякса; он не ответил.

Я считаю возможным, что Тутайн с головой погрузился бы в какую-то новую, самоотверженную работу — и, вероятно, снискал бы славу как рисовальщик, — если бы до него дошло известие, столь бесполезное теперь для меня. Как же мне не сожалеть, что эта возможность прошла мимо нас необнаруженная? Тем не менее мой покой почти непоколебим. Наше незнание, в любом случае, стало причиной того, что Тутайна не похоронили в соответствии со здешними обычаями. — Мне теперь кажется, что обман по отношению к нам был поверхностным. Я больше не чувствую себя разочарованным. А если и злюсь, то только из-за того, что едва не потерял разум — не остался в итоге с отравленным мозгом. Это быт проба смертельного удара. — — — — Ужин, как и обед, Аякс приготовил на скорую руку. Полудремотное молчание Аякса, казалось, сгущалось вокруг ледяного хаоса{357}. И постепенно заполняло комнату. Та часть моего сознания, которая сохраняла ясность, содрогалась при одной мысли, что Аякс может сказать еще что-нибудь — может предпринять новую атаку, которую мне придется выдержать. Нам предстояло прощание.

— Почему мы с тобой не способны жить в согласии друг с другом?

Вчера он уже спрашивал об этом. Да, почему между нами происходило так много всяких эксцессов? — Я стал искать первую причину, вторую, все прочие… Я, спотыкаясь, мысленно бродил по отнюдь не райскому саду-лабиринту размолвок.

«Все так, как оно есть, — сказал я себе, — люди не созданы друг для друга; даже предаваясь распутству, они продолжают друг друга мучить. Повсюду воздвигаются палисады из слов, чтобы перекрыть доступ робкому добру».

Дрожащими руками я зажег несколько свечей, чтобы создать видимость праздничного вечера. Я сказал себе: «Мы расстанемся без взаимной неприязни. Он собирается вступить в брак с Оливой. Я подарю ей напольные часы, а ему — ящик вина. Ничто не мешает мне иногда подкидывать им денег. Аякс со временем кое-что забудет, что-то другое в его воспоминаниях проступит отчетливее и очистится. Мы с ним должны принять на себя испытание разлукой. Видимо, бывают такие недоразумения, которые может устранить лишь время. Не исключено, что мы потом вернемся друг к другу. Разлука — наподобие предстоящей нам — не есть что-то окончательное. Косарь-Смерть пока не протянул к ней свои грязные иссохшие лапы. Мне доводилось переживать и худшие расставания. Я хочу, если слово — слово, которого я боюсь, — все-таки придет мне на ум, растолковать Аяксу, что путь назад существует».