Книга Сидим, курим... Болтовня брюнетки - Маша Царева

— Хочешь сказать, ты не знала, что я все восемь лет был в тебя влюблен? Впрочем, неудивительно, если и так. Ты же всегда была немного не от мира сего.

Он вроде бы совсем не изменился: та же спортивная фигура, те же пляшущие чертики в глазах, тот же обветренный румянец, та же полуулыбка — все вроде бы то же самое. Только его словно отполировали, слегка отредактировали в программе photoshop, окутали невидимым покрывалом, именуемым «лоск». Вот уж никогда не могла себе вообразить, что Данила Донецкий с его заусенцами и цыпками будет когда-нибудь полировать ногти и отращивать геометричные бакенбарды!

— А меня тогда из школы забрали. Такой скандал был!

— Я пытался тебя найти. Но твоя бабушка так жестко меня отбрила. Я все не мог поверить, что весь этот сыр-бор из-за какого-то несчастного пикника.

— Бывает и такое… — вздохнула я. — Но все в прошлом. Теперь я со своими не живу и почти не общаюсь. Ушла из дому, когда мне было двадцать два. Никуда, кстати, так и не поступила. Слушай, лучше ты о себе расскажи!

— С удовольствием, но… — Он смахнул каплю, просочившуюся сквозь полиэтиленовый плен и упавшую ему на нос. — Может быть, найдем более уютное место для вечера воспоминаний?

— Да я бы с удовольствием, только вот… — Эх, не говорить же ему, что я надеялась подзаработать. Закон жизни: перед бывшими одноклассниками принято изо всех сил выпендриваться, намекая на моральное и материальное превосходство. — Ну ладно, пойдем прямо сейчас. Только забросим зонтик ко мне, хорошо?

Я уже несколько лет на Арбате, но никогда в этом заведении не была. И даже понятия не имела, что в отреставрированном особняке с решетчатыми окнами, за чугунной дверью, которую караулил страж в недурном костюме и с непроницаемым лицом, находится вовсе не офис, а ресторан — вернее, закрытый клуб. Вывески и прочих опознавательных знаков здесь не было.

В гардеробе (в дорогих заведениях даже летом работает гардероб, на случай, если кому-нибудь вздумается притвориться, что в Москве легко идут в ход голливудские традиции и в жару выгулять меха) я слегка заартачилась:

— Донецкий, я, конечно, понимаю, что ты хочешь произвести на меня впечатление и доказать бывшей однокашнице, что твоя жизнь сложилась лучше, чем моя. И в целом даже одобряю твой порыв. Но предупреждать же надо!

Он захлопал ресницами, как оскорбленная гимназистка:

— Глашка, ты о чем? Какое впечатление, я просто есть хочу и знаю, что здесь очень вкусно кормят. И хозяин — мой приятель, так что денег с нас не возьмут.

Я с сомнением посмотрела на свои резиновые сапоги (когда мы заносили зонтик, мне и в голову не пришло облагородить свой внешний вид; к тому же резиновые сапоги были в моде). На мне была длинная юбка, мешковатый льняной свитер и художественно обмотанный вокруг шеи цветастый полосатый шарф. А в гардеробе я приметила чей-то плащ — алый, кожаный, отороченный мехом норки. И чей-то шиншилловый палантин. И чье-то джинсовое пальто, усеянное стразами, точно крымское ночное небо звездами. Я примерно могла представить, что за публика здесь обедает и насколько убого я буду смотреться в сравнении с завсегдатаями. Что ж, если моего спутника это не смущает… мне и подавно тушеваться не пристало. К тому же в голове все отчетливее пульсировала мысль, ничего общего с романтикой не имеющая: «Хоть поем по-человечески, а то пельмени уже опостылели!»

Поправив кожаный ремешок сумки на плече, я размотала шарф:

— О'кей. Если тебе нравится выгуливать золушек, тогда вперед.

Метрдотель встретил Донецкого как родного и даже называл его по имени-отчеству. Отчество у него было красивое — Аркадьевич. Нас повели по длинному коридору, представляющему собой синтез банального офисного интерьера и средневекового замка. Паркет был почему-то накрыт неровно вырезанным серым ковролином, стены окрашены в белый цвет, зато по ним были развешаны светильники дивной красоты — похоже, антикварные. Наконец перед нами открыли одну из дверей, никакой таблички на ней не было. Я вошла первая — это был небольшой обеденный зал для тесной компании. Круглый стол, абажур в стиле Tiffany, полотняные салфетки, приборы, кажется, из столового серебра. Тяжелая бархатная портьера наглухо закрывает окно, комнату освещала лишь тускловатая лампочка. На столе лежала стопка меню в тяжелых кожаных переплетах.

Данила отодвинул для меня стул:

— Это странное местечко, но мне здесь нравится. Ресторанчик для тех, кто не мордой торговать пришел, а просто хочет спокойно пообщаться.

— Ясно, — не выдержала я, — это многое объясняет. А то в гардеробе я пыталась сопоставить свою морду с данным заведением, и по всему выходило, что для торговли оной мне надо выбрать местечко попроще. Я все ждала, как ты будешь выкручиваться.

Он выглядел удивленным. Улыбка растаяла на его загорелом лице, как мороженое, легкомысленно забытое на тарелке.

— Глаш, у тебя какие-то неприятности? Как это вы, девчонки, называете — предменструальный синдром?

— Какая пугающая осведомленность. Ладно, извини. Наверное, у меня банальное переохлаждение. Все утро без дела на улице сижу. Слушай, а здесь глинтвейн варят?

— Не знаю, есть ли он в меню, но специально для тебя могут сварить.

Он рассматривал меня чуть более внимательно, чем требовала ситуация, и мне стало немного не по себе. Ну чего, в самом деле? Не исключено, что Донецкий просто рад мне как частичке своего прошлого. Первая любовь, школьные года и бла-бла-бла… Скорее всего, он и в мыслях не держал моего морального унижения — просто выбрал привычный ресторан, и все.

— А ты совсем не изменилась.

— Знаю, — улыбнулась я, — мне все так говорят. Меня как будто бы законсервировали. И знаешь, что забавно? Многие тратят целые состояния, чтобы не стареть. А я даже режим дня не соблюдаю. И кремом не пользуюсь. И пиво пью. Вот.

— И стараешься казаться хуже, чем ты есть на самом деле, — в тон мне продолжил Донецкий. — Ну а теперь скажи мне, как тебя занесло на Арбат? Аглая Федорова — и уличная художница! Ну кто бы мог подумать.

Я пожала плечами:

— Твой сарказм неуместен. Я своей жизнью довольна. Это не деградация и не сопротивление безысходности, если ты об этом хотел спросить. Сознательный выбор.

— И все-таки… У твоей семьи были такие планы. Помню, как ты рассказывала. Папа мечтал выдать тебя замуж за дипломата, бабушка заставляла заниматься шитьем, мама мучила математикой.

— В один прекрасный день я взорвалась, — спокойно улыбнулась я. — Документы в университет были уже поданы. Внутрисемейную войну за мое будущее выиграла мама — я должна была поступать на экономический. К экзаменам готовилась, я не могла не поступить. И… сбежала.

— Как это?

— А вот так. Утром встала, надела накрахмаленную блузку, юбку, каблуки. Пришла на первый экзамен и… поняла, что не хочу здесь учиться — не мое это. Забрала документы, перевела их в Суриковку и только потом рассказала обо всем родителям. Сначала они были в шоке. Скандал разразился позже, когда я не поступила… Но я знала, что так будет, поэтому просто перестала обращать на них внимание. Потом прошел год, и я не поступила еще раз. А потом, — я развела руками, — вот. Сняла комнату здесь поблизости. Рисую. Иногда подрабатываю шитьем. Понимаю, что тебе сложно поверить, но я своей жизнью довольна.