Книга Андалузская шаль и другие рассказы - Эльза Моранте

И, схватив Андреа за руку, Джудитта танцевальным шагом тащила его за собой по коридору. Но в середине коридора, увидев через полуоткрытую дверь движение в гудящей голосами гостиной, Андреа, будто его волокли к вратам ада, высвобождал свою руку из ладони матери и бежал обратно в свою темницу. И оттуда кричал матери:

— Иди отсюда! Уходи! Иди к своему быдлу!

Но, оставшись один, принимался плакать.

Так что Андреа расплачивался за свою ненависть, устраивая пытки самому себе. Однако, говорят, порой его ярость проявлялась и в другом виде. Например, однажды он перевернул лицом к стене, как будто в наказание, фотографии в рамках, красовавшиеся на полках в гостиной. Это были дирижеры, хореографы, прима-балерины и прочие известные люди: его мать дорожила фотографиями, особенно из-за автографов, адресованных ей, Джудитте Кампезе, с ее именем и фамилией.

А в другой раз, когда поклонник послал Джудитте в дар букет роз, Андреа выждал, пока она не уйдет из дома на обычную театральную репетицию, и в одно мгновение, на глазах у испуганной сестры Лауры, принялся ломать и раздирать на куски эти розы в диком гневе. А потом швырнул цветы на пол и растоптал. В этом случае Джудитта не сдержалась и назвала его негодяем и убийцей.

Вот в таких горестях проходило детство Андреа Кампезе.

Лет в десять, когда дети готовились к конфирмации и первому причастию, они провели две недели взаперти: Лаура — в школе у монахинь, Андреа — в монастыре у отцов-салезианцев. До этого никто не занимался их религиозным воспитанием, так что благочестивое пребывание в монастыре стало для брата с сестрой совершенно новым опытом. В жизни Лауры этот опыт и наставления в вере не оставили заметного следа, но в жизни Андреа они изменили всё. Увидев его после заточения, в день церемонии, Джудитта с удивлением заметила, что сын ее совсем не тот, каким был раньше. Вместо того чтобы страстно броситься ей навстречу, как можно было ожидать после такой долгой разлуки, Андреа принял полагающийся ему поцелуй сдержанно, почти сурово. Первая морщина, след раздумий, перечеркнула его лоб, придав лицу серьезное выражение, не вязавшееся с детскими чертами и ростом, слишком маленьким для его возраста. На многочисленные вопросы матери он отвечал с упрямым нетерпением.

Монахи, которые занимались его воспитанием и которые глядели на него с огромным удовлетворением, сказали Джудитте, что в течение их краткого курса религии он был самым внимательным и ревностным учеником и выказал редкий в его года интерес к божественным предметам. Такое впечатление, говорили они, что мальчик так жаден до хлеба небесного, будто его вплоть до этого мало кормили обычной земной пищей.

Легкое свидетельство мирского тщеславия проявилось в нем, когда настало время надеть новую одежду, которую мать привезла ему для церемонии, — курточку из темной турецкой саржи, с бархатным воротником. Андреа всегда был неравнодушен к одежде и не скрыл своего удовольствия, а когда нашел в кармане куртки маленький серебряный свисток на шелковом шнурке (что было знаком высшей элегантности согласно некоторым французским детским ателье), объявил с довольной улыбкой, что носить свистки вроде этого было делом обычным для пиратских капитанов. Тем не менее он, поборов немалое искушение, удержался от того, чтобы попробовать тут же звук этого воинственного инструмента. И после того как прошли эти несколько легких минут, всю церемонию конфирмации он выглядел таким внимательным и восторженным, что в конце концов епископ отметил его среди прочих детей и, погладив по голове, сказал:

— Ах, какой бравый маленький солдат Церкви!

Когда же ему пришла очередь получать причастие, его глаза, устремленные вверх, к чаше, сияли такой чистотой и радостью, что, увидев это, его мать прослезилась. Но Андреа, по-видимому, не слышал ее всхлипов. Приняв облатку, он закрыл глаза, и, казалось, капелла озарилась светом. Несколько минут он неподвижно стоял на коленях, закрыв лицо руками, и Джудитта, глядя на его склоненную голову с причесанными и напомаженными по такому случаю волосами, говорила себе: «Кто знает, какие там важные мысли сейчас, в голове этого ангела!» Наконец снова показались его прекрасные глаза, но все время, пока шла месса, они оставались прикованными к алтарю. «Даже не глянет на мать», — подумала Джудитта.

После церемонии Джудитта повела детей домой. Как только за ними закрылась решетка монастыря, легкомысленная Лаура стала мечтать поскорее вернуться к своим привычным играм. В длинном платье, похожем на подвенечное, в фате и венке на голове, она принялась весело носиться вдоль по улице, ведущей к дому, заслужив неодобрение некоторых прохожих, которые призывали ее вести себя соответственно одеянию.

Андреа, напротив, шагал сосредоточенный, не обращая внимания на мать и сестру, как чужой.

С этого дня он вел себя в доме так, как будто семейная жизнь и домашние события не имели больше к нему отношения. Его взрывы, его гнев и капризы закончились, но вместе с ними, казалось, ушла и любовь к матери. Если в его присутствии упоминали танцы или театр или намекали каким-нибудь образом на ненавистную профессию матери, на лице Андреа появлялась только тень презрения. Он по-прежнему избегал общества танцоров, актеров, певцов и старался отгородиться от мира друзей Джудитты, но его желание отстраниться от них не выражалось теперь так, как прежде. Даже когда гостей не было, он любил уединяться и больше не искал себе компании, не играл с сестрой и казался все время погруженным в мысли слишком серьезные для его возраста, так что Джудитта стала бояться, что сын заболел. Стояло лето, школы были закрыты, но Андреа часами читал книги, подаренные ему святыми отцами монастыря, куда он теперь часто наведывался. Отцы растолковывали наиболее трудные места прочитанных книг и рассуждали вместе с ним, восхищаясь его проницательностью. Морщина размышлений на лбу Андреа залегла еще глубже.

Как раз в это время в церкви их квартала каждый день говорил знаменитый проповедник. В толпе, собиравшейся на его проповеди, всегда присутствовал один его почитатель ростом чуть более метра, которого, если судить по бедной, поношенной одежде, можно было счесть беспризорным мальчишкой. Он не отрывал от кафедры голубых таз, благодарных и жадных. Однажды, когда проповедник говорил о Страстях Христовых, его внимательный слушатель разволновался так, что у него стали прорываться безутешные рыдания.

Но рассказывают и о других, еще более замечательных эпизодах того святого лета Андреа.

В дальнем квартале города рядом с большой базиликой подымалась очень высокая лестница, называемая Святой Лестницей,[2]которую паломники, прибывавшие со всего света, обычно проползали на коленях, иногда сняв обувь, чтобы заслужить божественное прощение. На стенах, по бокам от лестницы, были фрески с изображением станций Крестного Пути, а над площадкой, которая венчала лестницу, сверкали золотом мозаик торжествующие святые и мученики. Казалось, что они ждут паломника там, наверху, чтобы поздравить его с окончанием покаяния.