Книга Ливонская война 1558-1583 - Александр Шапран

Но так думал король, но не Речь Посполитая. Конечно, кто-то в соседнем государстве разделял мнение Батория, Но большинство тамошнего общества не было настроено на большую войну, имеющую целью захват русских территорий, ратуя лишь за освобождение своей земли и за утверждение за собой Ливонии. Но своя земля была уже освобождена, прогулки по землям бывшего Ордена, как бессмысленные, были не по душе королю, а потому все дальнейшие его начинания теперь встречались его подданными в штыки. В первую очередь, Баторию приходилось выбивать у сейма средства на ведение войны. Пока это, благодаря ораторскому искусству одного из сторонников короля, канцлера Замойского, кое-как удавалось. Но все же отпускаемых средств не хватало, и королю приходилось вкладывать свои личные. В этом поддерживал его брат, князь седмиградский, ссужая деньги и присылая свои воинские отряды. В результате к новой кампании польский король собрал более чем пятидесятитысячную армию и снова двинул ее к русским рубежам.

В Москве тоже, как могли, готовились к предстоящим схваткам с врагом, но поскольку инициатива была полностью упущена, наиболее острым стал вопрос о месте дислокации войск. Владеющий инициативой король мог неожиданно появиться на любом участке русской границы, а потому московское командование было вынуждено растянуть свои силы на всем ее протяжении. А при тогдашней неповоротливости армии и при тех средствах передвижения об оперативной переброске частей войск не могло быть и речи, отсюда эффективность обороны своих рубежей оставляла желать лучшего. Кроме того, в последние годы Ливонской войны стало особенно сказываться отставание русской военной машины от западных аналогов. Это отставание проявлялось и раньше, с первых кампаний войны, но не так явственно и остро, и могло компенсироваться численностью, внезапностью, то бишь вероломством, и, конечно, упорством и стойкостью русских воинов, то есть нещадной эксплуатацией человеческого фактора, к чему веками привыкло прибегать русское государство. Но вот с началом последнего этапа войны, связанного с появлением на исторической сцене Стефана Батория, всех этих показателей стало явно недостаточно. Обилие в королевской армии западного наемного элемента, профессионального, опытного, закаленного, с которым не шли ни в какое сравнение московские ратники, к большей части которых уже в силу самого принципа организации русского войска было неприменимо даже понятие профессионализма, лишало московское воинство перспектив на победу. То же самое касалось военачальников всех рангов. Полководца, равного по военным талантам Стефану Баторию, тогда трудно было найти во всей Европе. Понятно, что такой главнокомандующий не мог держать на офицерских постах своей армии кого угодно, а потому тщательно отбирал каждого. Московское же воинство и тут не знало профессионализма, воеводские должности занимались согласно «породе», где ранг командира строго соответствовал знатности его фамилии. А потому командный состав русской армии был не только не знаком даже с азами военного искусства, но никогда и не слышал о таком. Правда, было среди русских воевод немало талантливых самородков, причем некоторые из них могли считаться весьма незаурядными полководцами, но такие в нашем отечестве всем его правителям были не нужны, а потому наше отечество всегда старалось от них избавляться. А что касается именно Грозного царя, то с его приемами правления такие самородки неизменно кончали жизнь на плахе или в тюремном застенке.

Не гнушался русский царь в столь сложно складывающейся для него обстановке поиском союзников и заступников. Здесь наибольшие свои усилия он по-прежнему направлял в сторону Германского императора, продолжая пытаться подбить того на совместную борьбу против Батория, и писал даже папе в Рим, упрашивая усовестить польского короля, но все такие усилия пока оставались напрасными. Как метко подметил насчет последних шагов царя историк Карамзин, «имея силу в руках, но робость в душе, Иоанн унижался исканием чуждого, отдаленного вспоможения, ненужного и невероятного». Вырваться из международной изоляции Москве так и не удалось. Все, что смог тогда московский властелин, это издать и разослать по церквам и монастырям грамоту, взывающую православных к молитве Всевышнему за заступничество:

«Здесь на нас идет недруг наш, литовский король, со многими силами; мы к нему посылали о мире с покорением, но он с нами мириться не хочет и на нашу землю идет ратью. И вы бы пожаловали, молили Господа Бога и пречистую богородицу и всех святых, чтоб Господь Бог отвратил праведный свой гнев, движущийся на нас, и православного христианства державу сохранил мирну и целу, недвижиму и непоколебиму, а православному бы христианству победы дал на всех видимых и невидимых врагов».

Летом 1580 года королевская армия числом до пятидесяти тысяч человек расположилась у местечка Чашники, невдалеке от литовско-русской границы. В июле, перейдя границу, она двинулась в направлении города Великие Луки. Как мы помним, король давал Грозному пять недель для присылки послов, по истечении которых, даже зная, что русское посольство уже направляется в Литву, вторгся в пределы Московского государства. Тут, очевидно, дело не в принципиальности короля, не пожелавшим продлить отведенный для присылки послов срок, а в том, что он наверняка знал: договориться ни о чем не удастся, а упускать удобное для кампании летнее время не хотел. Правда, он снова сообщил о своем походе в Москву, добавив, что послы могут явиться к нему в лагерь, где бы он ни был.

Еще общим с кампанией прошлого года стало то, что король снова объявился там, где его не ждали. Только в августе на русской стороне стало ясно, что польско-литовская армия следует к Великим Лукам. Собственно говоря, направление вторжения имело мало значения. Грозный растянул свои силы так, что король прорвал бы русскую оборону в любом ее месте, но все же это направление стало наиболее неожиданным. Путь от Чашников до Великих Лук пролегал по непроходимым лесам и заболоченным равнинам. Королевское войско двигалось медленно, просекая путь в лесных дебрях, наводя мосты и строя гати, зато было вознаграждено тем, что прежде чем русские его обнаружили, оно, оставив позади себя даже ту призрачную линию обороны, вдруг совершенно неожиданно появилось перед русскими крепостями Усвят и Велиж, стоящими на самой границе.

Две небольшие русские крепости не надолго задержали противника под своими стенами. Баторий начал с Велижа. Пользуясь тем, что крепость деревянная, он приказал стрелять по ней калеными ядрами и не бросал людей на штурм даже тогда, когда крепость превратилась в горящий факел. Чудом уцелевшие остатки гарнизона вырвались из пламени и сдались. Усвят, также деревянный, последовал примеру Велижа, не дожидаясь обстрела и пожара. Здесь действия короля лишний раз подтверждают приводимые нами выше рассуждения, что он не рассчитывал всерьез и надолго овладеть русскими областями, они нужны были ему только как разменная монета за Ливонию. Понятно, что Баторий не хотел в кровопролитных штурмах губить своих людей, потому он и предпочел просто сжечь крепости. Но если бы он только собирался оставить эти земли за собой, то он нуждался бы и в крепостях на этой земле. Они были бы ему в этом случае дороже людей, и он не стал бы так оберегать жизнь воинов и жечь ради этого крепости, которые ему наверняка пригодятся в будущем.

От Усвята королевская армия двинулась на север, в середине августа она подошла к Великим Лукам и осадила город.