Книга Я пытаюсь восстановить черты - Антонина Пирожкова

Прошлись мы и по улочкам еврейского квартала. Тех запахов, о которых писал когда-то Бабель[56], уже не было, но магазинчик с продуктами и готовыми блюдами был чисто еврейским. В нем продавались селедка с луком, фаршированная рыба, рубленые селедка и яйца, паштет из печенки и многое другое. Все прохожие на этой улочке что-то ели прямо на ходу, и я пожалела, что не купила штрудель с маком. Но Катрин была с детьми, и они устали, хотя Пабло, чудесный рыженький мальчик семи месяцев, был спокоен и ел протертые фрукты из баночки. Воспитание детей Катрин было самое простецкое. Пятилетней девочке Марине — к моему ужасу — разрешалось зачерпывать все той же баночкой воду из фонтанов, пить ее, и даже поить Пабло.

На следующий день возобновилась рабочая жизнь. На одиннадцать часов утра у меня была назначена запись на телевидении. В холле нашей гостиницы установили оборудование, меня и моего собеседника журналиста загримировали. (Он всё уверял меня, что не каждый день ходит в гриме.) Разговор вращался вокруг тех же тем: о дневнике Бабеля, о том, как я над ним работала, об аресте и реабилитации Бабеля, о том, как нас вводило в заблуждение НКВД… После окончания съемки мне вдруг объявили, что будет еще одно интервью. Собеседник мой поменялся — на этот раз это был русский писатель, живущий во Франции, Дмитрий Петрович Савицкий. Он подарил мне свою книжку «Ниоткуда с любовью. Вальс для К. Рассказы и стихи». Так как беседа наша целиком проходила по-русски и не надо было ждать перевода, то разговор тек свободнее и длился, по-моему, очень долго. Освободились мы только часам к двум.

Встречались мы в Париже и с кинорежиссером Крисом Маркером[57]. Он когда-то был у меня в гостях в Москве, проникся ко мне симпатией и захотел повидаться. Крис предложил нам с Лидой посидеть с ним, двумя его сотрудницами и Доменик Ватье в литературном кафе, во дворике, окруженном домами, в которых жили знаменитые писатели, в том числе и Андре Мальро. Разговор у нас шел о недавних событиях в Советском Союзе, о путче. Некоторые мои собеседники подозревали Горбачева в сговоре, а мы с Лидой это опровергали. Говорили и о Бабеле, и о дневнике, который собеседники мои высоко ставили. Вдруг Крис куда-то ушел и, вернувшись, принес мне сувенир — упакованную коробочку. Внутри оказалась музыкальная шкатулка. На этой площади, в этом дворе раньше часто играли шарманщики, писатели спускались из своих квартир и играли в шахматы под звуки шарманки.

Потом мы с Лидой и Доменик Ватье отправились в квартал художников. Гуляя по кварталу, заглядывали на выставки, прошлись через Академию художников. Заглянув в одну из студий академии, увидели студента — молодого скульптора, делавшего интересные скульптуры для интерьеров зданий и площадей. В основе их лежала математическая идея. Студент искал своим скульптурам математическое обоснование: он попытался нам объяснить свои идеи, основанные на переходе от евклидовой математики к теории… Тут юноша забыл фамилию математика, и я подсказала ему имя Лобачевского. Тот даже записал это имя. Очень одухотворенный молодой человек сказал, что хочет по окончании академии жить не в Париже, а в деревне, в глубинке, что настоящие художники выходят именно оттуда.

7 октября мы были приглашены в гости к Синявским. Встреча была радостной, с объятиями и поцелуями. Синявских я знала по Москве. В свое время я пригласила Андрея Донатовича написать предисловие к публикации произведений Бабеля в томе «Литературного наследства», выпущенном издательством «Наука» в 1965 году. Синявский предисловие написал. Но за то время, как том готовился к печати, Синявский был арестован и отправлен в лагерь. Статью напечатали за подписью И. А. Смирин. Узнав об этом, я пошла к жене Синявского Марии Васильевне и сказала ей, что гонорар полагается Андрею Донатовичу. После чего я поговорила с самим Смириным о том, что деньги, полученные им за статью, должны быть отданы Марии Васильевне. Смирин так и поступил.

Во время нашей встречи в Париже я долго сидела с Андреем Донатовичем у него в кабинете на втором этаже их дома. После беседы мы спустились вниз пить чай. За чаем Андрей Донатович расспрашивал меня про издания Бабеля в Москве. Он захотел приобрести в Париже русский двухтомник Бабеля. Говорили мы и о путче и много смеялись. Синявский, с большой седой бородой, еще и сутулился и этим старил себя лет на десять. Мария Васильевна, женщина полная, сама покупала материю и шила себе длинные широкие платья с вышивкой на груди, ею же и исполненной. Меня предупредили, что Мария Васильевна любит употреблять в разговоре крепкие словечки, особенно когда сердится, но при нас ею не было произнесено почти ни одного нецензурного выражения за исключением одной рассказанной ею истории, где оно оказалось к месту.

Дом у Синявских был большой и весь завален книгами. Здесь же устроена была типография, где печатались книги как самого Андрея Донатовича, так и других авторов. У Синявских постоянно кто-то жил. Во время нашего визита четверо: писатель, художник и молодая пара, кажется, все из России. Мы распрощались с хозяевами далеко за полночь.

Из Брюсселя повидаться с нами приехали Мишель и Лина. Мишель был сыном ближайших друзей сестры Бабеля Мери и ее мужа Гриши Шапошниковых. Отца и матери Мишеля давно уже не было в живых, но Мишель и после смерти родителей продолжал ходить в их дом. А когда Мери осталась одна, он помогал ей в делах. Бедному Мишелю пришлось хоронить Мери. Это ему далось нелегко; никаких доверенностей и документов у него не было — все находилось у живущей в Америке Наташи Бабель. В момент смерти Мери Наташа была в Калифорнии и не сразу узнала о смерти тети.

В Лувр визит мой был коротким. Я хотела посмотреть в основном Леонардо да Винчи, Рафаэля, Рембрандта, Рубенса и Гойю. У Моны Лизы стоят люди — долго, как на молитве. Картин Рафаэля в Лувре оказалось мало; Рембрандт был представлен восемью-десятью картинами. (У нас в Пушкинском музее и в Эрмитаже его работ больше.) Но Рубенсу посвящен целый зал — огромные полотна, сделанные на заказ. Зал Гойи меня тоже разочаровал — картин немного. Но женские портреты потрясающие — уродство не приукрашено, подчеркнута индивидуальность модели.

Незадолго до нашего отъезда из Парижа, 11 октября, из Вашингтона прилетела Наташа Бабель. Остановилась она у своей близкой подруги Тани Парен в ее деревенском доме. На следующий день мы с Лидой поехали повидаться с ней. Дом в два этажа — старинный, деревянный, с садом и цветником — приобрел еще Танин дед. В доме — запах старины, запах дерева — мебель простая, но тоже старинная: вдоль стола скамьи, по стенам медная, начищенная до блеска посуда. В комнатах повсюду подносы с яблоками, грушами и помидорами из собственного сада. Наташа помогла Тане почистить картошку. К жареным бараньим ребрышкам ее приготовили «по-солдатски». Картофель нарезали ломтями, залили подсоленным молоком, сверху полили сметаной и поставили в духовой шкаф. Моя мама готовила картошку точно так же, но, как я помню, с репчатым луком. Ужин удался на славу. После ужина Таня затопила камин, и мы долго сидели около него за разговорами: вспомнили, как Таня с Наташей приехали в первый раз в Москву, как мы познакомились…