Книга Исключительные - Мег Вулицер

Вечером накануне похорон Дункан и Шайла объявились на пороге дома. «О, а им-то чего приспичило?» – подумала Жюль. Овца со стручком! Даже теперь, после смерти Итана, она вынуждена делить его и Эш с этими людьми. Но Дункан и Шайла были подавлены, как и все остальные. Лицо Дункана беспрестанно складывалось в выражение шокированного, продолжительного страдания. Это был управляющий портфельными активами с беззащитным лицом младенца, и в итоге все они не спали допоздна, пили и пытались друг друга успокоить. Наконец все они уснули в креслах и на диванах, а утром вокруг них тихо зашуршала домовая прислуга, на цыпочках пробираясь между спящими, подбирая бутылки, стаканы и скомканные салфетки. Кому-то пришлось очищать поверхность, странным образом покрывшуюся никому не известным веществом.

Неизбежно все интересовались деньгами Итана: кому они достанутся и сколько их всего. Его семья обеспечена до конца жизни, это было ясно. Когда Мо закончит свой интернат, его переведут в учреждение, где его будут ограждать от потрясений, и где он даже сможет выполнять кое-какую работу. Ларкин можно будет немного помыкаться, а потом взяться за ум и закончить школу или написать сопливый и язвительный автобиографический роман. Большая доля денег Итана, конечно, уйдет «Инициативе против детского труда» и другим благотворительным фондам.

Однако же, говоря о деньгах, нельзя было не упомянуть его ближайших друзей, и никто не знал, каковы были планы на их счет. За два месяца до смерти Итан выдал мрачноватую шутку своему юристу по недвижимости, Ларри Браффу.

– Ну не знаю, – сказал Итан, когда они вдвоем несколько часов провели, разбирая документы. – Я думаю, что оставлять друзьям большие суммы денег может быть небезопасно.

– Мне думается, так и есть.

– Можно назвать это «Драмой одаренного взрослого», – сказал Итан. – И слово одаренный я употребляю в другом смысле. В смысле получивший дар. Может быть, одаренный взрослый превращается в ребенка и так им навсегда и остается из-за этого дара. Так ли это, по твоему опыту, Ларри? Это происходит?

Юрист поглядел на Итана сквозь очки без оправы и сказал:

– Прошу прощения за свое невежество, Итан, но эта «драма», о которой ты говоришь, – я не совсем понимаю, на что ты намекаешь. Откуда это взято? Объясни, пожалуйста.

– Неважно, – сказал Итан. – Не беспокойся. Просто мысли вслух. Я сам разберусь.

Итак, никто не знал, что он решил, и никто не интересовался; все откроется в свое время. Через месяц после смерти Итана Эш, с которой Жюль общалась каждый день, позвонила и сообщила, что она наконец смогла начать разбирать домашний кабинет Итана и направит курьерской службой кое-что, что Жюль, возможно, захотелось бы получить.

– Я не знаю, как ты к этому отнесешься, – сказала Эш, – но это принадлежит скорее тебе, чем мне.

Посылку доставили, большой коричневый бумажный конверт. Жюль была дома одна, когда прибыл курьер; Деннис ушел в парк, поиграть с мячом. «Поиграть со смертью», – пошутил он. Поздним вечером того дня Рори возвращалась из школы из глубины штата, чтобы погостить недельку.

– Я просто хочу провести с вами время, – объяснила она родителям, но они знали, что для нее променять свежий воздух и мир друзей на то, чтобы побыть с матерью и отцом, было своего рода жертвой, и она приносила ее, чтобы ободрить их, показать им заботу. Они ждали ее возвращения, и ее приход все исцелит.

Расписавшись в получении посылки, Жюль встала посреди прихожей и раскрыла пакет. Внутри находились сложенные пожелтевшие листки бумаги, скрепленные степлером, она развернула их и увидела раскадровку анимационной короткометражки, которая так и не увидела свет. Она тут же определила возраст эскизов. Не только бумага выглядела хрупкой, но и стиль Итана изменился за долгие годы, лица героев начали приобретать определенные черты характера; а здесь, в самом начале его пути, карандашные штрихи были широкими и размашистыми, будто его рука пыталась обогнать мозг. На первом кадре, аккуратно прорисованном, были мальчик с девочкой, легко узнаваемые: Итан и Жюль, на вид им лет пятнадцать. Они стояли под соснами в лунном свете, заливающем их неказистые, глуповатые лица. Мальчик глядел на девочку глазами, полными восхищения.

– А о чем ты думаешь? – спросил он. – Может, ты еще передумаешь?

А девочка отвечала:

– Давай, пааажаааалуста, поговорим о чем-нибудь другом?

На следующем кадре они вместе взбирались на холм.

– Ну хорошо, а о чем ты хочешь говорить? – спросил он ее.

– Ты никогда не замечал, что карандаши похожи на собак колли? – сказала она, и тут в кадр ворвался карандаш № 2 с собачьей мордой, его пасть открылась, и он заскулил.

– Не-а, никогда, – говорил Итан в следующем кадре. Обе фигуры добрались до вершины холма и вместе пробирались сквозь деревья. «О горе, о горе», – говорил мальчик сам себе, но при этом улыбался, совсем чуть-чуть. «О радость, о радость». Тьму над их головами озарила вспышка из сердечек и цветочков.

Скрепленные листы еще пару дней пролежали на столике в прихожей квартиры Хэндлер-Бойдов, на том же месте, где на какое-то время задерживались рождественские письма от Эш и Итана. Время от времени Жюль останавливалась и бегло рассматривала рисунки Итана. Наконец она поместила их в коробку в гостиной, где хранила вещи, относящиеся к тому периоду ее жизни. Там были подписанные ежегодные альбомы «Лесного духа», скрепленные спиралью, и аэроснимок всего лагеря в то первое лето. На этом снимке ноги Итана располагались над головой Жюль, ноги Жюль – над головой Гудмена, и так далее.

И, как обычно на таких снимках, не все подростки и части их тел легли так, как это было нужно, и вся фигура была повернута немного не туда, будто весь мир являлся анимированным чередованием тоски, и зависти, и ненависти к себе, и величия, и провалов, и успеха. Странный и бесконечно повторяющийся мультик, от которого нельзя оторваться, потому что, как бы хорошо ты его ни знал, он все такой же исключительный.