Книга А порою очень грустны - Джеффри Евгенидис

Для начала посмотрите, сколько тут книжек. Романы Эдит Уортон, расставленные не в алфавитном порядке, а по дате выхода; полное собрание Генри Джеймса в издании «Современной библиотеки», подарок от ее отца на двадцатиоднолетие; потрепанные книжки в мягкой обложке — то, что задавали по программе в колледже: много Диккенса, чуть-чуть Троллопа, а также многочисленные Остин, Джордж Элиот, доблестные сестры Бронте. Целая куча черно-белых мягких обложек издательства New Directions, главным образом — поэзия таких авторов, как X. Д.[1]и Дениз Левертов.[2]Романы Колетт, которые она читала по секрету от всех. Первое издание «Супружеских пар», принадлежавшее ее матери, в которое Мадлен украдкой заглядывала еще в старших классах; теперь же она пользовалась им в качестве текстуального материала для диплома по английской литературе на тему «Матримониальный сюжет». Короче говоря, средних размеров, но пока еще портативная библиотека, включающая все, что Мадлен читала в колледже, сборник текстов, подобранных на первый взгляд случайно: круг охватываемых вопросов постепенно сужается, словно в каком-нибудь тесте на тип характера, — сложном, в котором не сжульничаешь, не предугадаешь, к чему клонится дело, и под конец запутываешься настолько, что остается лишь отвечать правду без прикрас. А потом ждешь результата, надеясь, что выйдет «натура художественная» или «страстная», втайне опасаясь «личности, склонной к нарциссизму» или «хорошей хозяйки», но в конце концов тебе выдают ответ, который можно понимать и так и эдак, который воспринимаешь по-разному, в зависимости от дня недели, времени суток и того, что за парень тебе попался на этот раз: «неизлечимый романтик».

Вот какие книги были в комнате, где в утро выпускной церемонии лежала Мадлен, засунув голову под подушку. Она прочла их все до единой, многие по нескольку раз, нередко подчеркивая те или иные отрывки, но сейчас ей от этого было не легче. Мадлен пыталась не обращать внимания на комнату и все, что в ней. Она надеялась отплыть обратно, туда, в забвение, в котором безмятежно пребывала последние три часа. Стряхни она еще хоть каплю сна — и ей придется столкнуться лицом к лицу с некоторыми неприятными фактами, как то: количество и разнообразие спиртного, принятого накануне вечером, а также то, что она легла спать, не сняв контактные линзы. Размышления о подобных деталях, в свою очередь, вызовут в памяти причины, из-за которых она столько выпила, а этого ей действительно не хотелось. Поэтому Мадлен поправила подушку, чтобы отгородиться от раннего утреннего света, и попыталась снова заснуть.

Но у нее ничего не вышло — именно в этот момент на другом конце ее квартиры раздался звонок в дверь.

Начало июня, Провиденс, штат Род-Айленд, солнце уже почти два часа как взошло, осветив белесую бухту и дымовые трубы фабрики «Наррагансетт-электрик», и продолжало подниматься, словно солнце на эмблеме Брауновского университета, которой были украшены все флаги и плакаты, развешанные по кампусу, — солнце с глубокомысленным лицом, символ знания. Однако это вставшее над городом солнце обскакало то, метафорическое, поскольку основатели университета в своем баптистском пессимизме решили изобразить свет знания окутанным облаками, намекая, что миру людей еще не удалось избавиться от невежества; а тем временем настоящее солнце уже пробивалось через пелену облаков, бросая вниз обломанные лучи света и внушая полчищам родителей, промокшим и озябшим за выходные, надежду, что плохая, не по сезону, погода, возможно, не испортит сегодняшний праздник. Свет разливался по всему Колледж-хиллу, по геометрически правильным садам георгианских особняков и пахнущим магнолией передним дворикам викторианских домов, по выложенным кирпичом тротуарам, идущим вдоль черных железных оград, какие бывают на карикатурах Чарлза Аддамса или в рассказах Лавкрафта, по улице перед художественными студиями Род-Айлендской школы дизайна, где какой-то студент-живописец, проработав всю ночь, включил на полную мощность Патти Смит; солнце сияло, отражаясь от инструментов (туба и труба) двух музыкантов университетского оркестра, пришедших раньше времени и нервно озирающихся, гадая, куда подевались все остальные; освещало выложенные брусчаткой переулки, ведущие вниз по холму к грязной реке; сияло на каждой медной дверной ручке, на каждом крылышке насекомого, на каждой травинке. И тут, подпевая свету, внезапно залившему все вокруг, в квартире Мадлен на четвертом этаже, словно стартовый пистолет, подающий сигнал к началу всех действий, зазвучал — громко, настойчиво — дверной звонок.

Она скорее ощутила вибрацию звонка, чем услышала звук, который пронзил ее позвоночник, словно электрошок. Одним движением сорвав с головы подушку, Мадлен села. Она знала, кто звонит. Это были ее родители. Она условилась встретиться с Олтоном и Филлидой в 7:30, чтобы вместе позавтракать. Так они договорились два месяца назад, в апреле, и вот теперь родители явились в назначенное время, полные нетерпения и обязательные, как всегда. В том, что Олтон с Филлидой приехали из Нью-Джерси на ее выпускную церемонию, в том, что сегодняшний повод для праздника был не только ее достижением, но и их собственным, родительским, ничего плохого или неожиданного не было. Однако проблема у Мадлен состояла в другом: впервые в жизни она не желала принимать в этом празднике никакого участия. Гордиться собой она не могла. У нее не было настроения праздновать. Значительность этого дня и все, что он символизировал, потеряли для нее всякий смысл.

Она подумала: что, если не открывать? Но было ясно: если не откроет она, это сделает кто-нибудь из соседок, и тогда ей придется объяснять, куда она прошлым вечером запропастилась и с кем. Поэтому Мадлен соскользнула с постели и неохотно встала на ноги.

На миг возникло впечатление, будто стояние на ногах удается неплохо. Голова казалась на удивление легкой, словно выдолбленной. Но потом кровь, оттекая от головы, будто песок в песочных часах, дошла до самого узкого места, и затылок взорвался болью.

В самой сердцевине этого свирепого огневого вала, словно идя прямо оттуда, снова загремел звонок.

Она вышла из спальни и, босиком проковыляв к домофону в коридоре, шлепнула по кнопке «Ответ», чтобы звонок заткнулся.

— Алло?

— Что случилось? Ты что, звонка не слышала? — Это был голос Олтона, как всегда глубокий и властный, пусть и выходил он из крохотного динамика.