Книга Тактика победы - Михаил Кутузов

Он признал его маккиавеллистическим и отнес к изобретению собственно Ермолова. Если бы Милорадович завязал дело с массой сил наполеоновских и проиграл бы оное, как необходимо произошло бы, то его обвинили бы, сказав: «Мы Вам предписали только маневр, только вид сражения». Если бы Милорадович отступил поспешно и навел бы Наполеона на отступающую с огромными своими обозами армию, то сказали бы: «Зачем же Вы не испытали сражения, мы Вам его предписывали».

Милорадович вышел из себя. Улегшись с одним адъютантом и со мной на огромную кучу соломы, настланную на полу черной избы, он объявил нам в ночь на 2-е число, что он до рассвета едет в главную квартиру отказаться от команды. Усталость сомкнула между тем глаза наши, и утро вечера мудренее. Мы напились чаю, и о сдаче команды уже речи не было.

Арьергард, сильно теснимый, приближался быстро к Москве. Полковники Сипягин и Потемкин, находившиеся при Милорадовиче, давали ему разные советы, каким образом дать отпор неприятелю. Милорадович ехал молча. Вдруг приказал он адъютанту поехать к лейб-гвардии гусарскому полку и потребовать офицера, который объяснялся бы хорошо на французском языке. Прискакал Нащокин на прекрасном сером коне.

«Поезжайте, сказал ему Милорадович, к королю неаполитанскому, командующему авангардом неприятельским, скажите ему, что я сдаю ему Москву с жителями ее, если он прекратит действия свои до 7 часов завтрашнего утра; в противном случае он может взять ее не иначе, как прошед через тело мое».

В тоже время послал Мамоновского полка маиора Павлова дать ход обозам, загромоздившим московские улицы, и половину улиц очистить для свободного прохода войск арьергарда, коего пехота поспешно была направлена к городу. Кавалерия удерживала вершину возвышений, закрывавшую от взоров неприятеля необъятную Москву и беспорядок, с которым толпились через нее войска. Появление Нащокина на аванпостах неприятельских тотчас приостановило их движение.

Между тем Милорадович, нимало не расположенный жертвовать без пользы любезным телом своим, спешил догнать пехоту. Он достиг головы колонны ее, когда она приближалась к Кремлю. В это время Нащокин возвратился с известием, что король неаполитанский принимает предложение и остановил наступательное движение.

Милорадович опередил тогда пехоту и поехал со своей свитой к Драгомиловской заставе, от которой в 7-ми верстах назначал ночлег арьергарду. Проехав Кремль, мы увидели 2 батальона Московского гарнизона, оставлявшего Москву с музыкой. Милорадович обратился к командовавшему гарнизоном генерал-лейтенанту Брозину со следующими словами: «Какая каналья велела Вам, чтобы играла музыка?»

Брозин отозвался, что, когда гарнизон оставляет крепость по капитуляции, то играет музыка – «так сказано в уставе Петра Великого» – «А где написано в уставе Петра Великого, – возразил Милорадович, – о сдаче Москвы? Извольте велеть замолчать музыке».

Проезжая далее, видели мы везде обозы разного состояния людей, оставлявших Москву. Толпы из беднейшего класса в отчаянии теснились около Милорадовича. Он уговаривал их не оставлять город, который он сдал с тем, чтобы жителям от французов обиды не было. Последствия показали, что эти убеждения не подействовали.

Едва выехав за заставу, мы увидели вправо двух неприятельских улан. Милорадович бросился к ним в галоп, вырвавшись от адъютанта своего Юнкера, который хотел удержать его за полу мундира. Милорадович был в полной форме с 3-мя звездами, без шинели. Мы поехали за ним рысью, сколько усталые и голодные лошади наши бежать могли.

Издали мы слышали, как он кричал уланам: «Qui commande ici?» и получил ответ: «Le gе́nе́ral Sebastiani»[168]. Милорадович помчался далее. Уланы в изумлении пропустили его и потом нас.

Вскоре мы увидели Милорадовича, подскакавшего к неприятельской группе. Это был Себастиани со свитой. Доехав до Милорадовича, мы услышали следующий разговор его с Себастиани:

«Ce ne sont plus les beaux jours de Boukarest! – вскричал Милорадович, вероятно на приветствие, которого мы слышать не могли. – Vous avez agis en traitre, – продолжал он, – Le roi de Naples a conclu avec moi une suspension d’armes jusqu’à 7 heures du matin, et vous voilà, qui voulez me barrer le chemin»[169]!

Себастиани: «Le roi ne m’en a point informе́, mais je connais votre loyautе́, cher Miloradovitche et je vous crois sur parole»[170].

С тем вместе Себастиани велел остановиться отряду параллельно Рязанской дороге, которую оставил свободной для прохода обозов и войск наших. Себастиани – среднего роста, худощав, смугл, бледен; черты лица не резкие, приятные; он казался лет около 50. Отряд его назначен был Мюратом в обход левого фланга нашего, и, перешед Москву-реку вброд у Воробьевых гор, готовился отрезать арьергарду отступление.

Себастиани, Милорадович и смешавшияся их свиты поехали шагом по Рязанской дороге. В это время подъехал к нам квартирмейстерский прапорщик Перовский, находившийся при летучем отряде донского генерала Карпова. Он мне рассказывал, что отпросился у генерала своего для того, собственно, чтобы заехать в Москве в отцовский дом (т. е. графа Алексея Кирилловича Разумовского), откуда мог взять в память только кинжал, который держал в руках.

Вещь эта была драгоценная, с рукояткой, облитой каменьями. К нам подъехал польский уланский офицер и вступил в разговор с Перовским на французском языке, прося показать ему кинжал. Я остановился с ними на минуту, но потом пустился догонять Милорадовича. О Перовском более слуха не было – он исчез.

По взятии Парижа, выходя однажды из кабинета князя Волконскаго, где я ежедневно занимался, я был приветствован прекрасным молодым человеком в модном фраке. Я узнал Перовского. Он мне рассказал, что, остановившись с польским офицером по оставлении нами Москвы, он, хотя очень смерклось, видел еще пыль от моей лошади, когда этот негодяй, положив руку ему на узду, сказал: «Vous êtes mon prisonnier»[171] и, потребовав от него кинжал и саблю, повел его в главную квартиру Мюрата.

Но Перовский был представлен королю не прежде, как на другое утро. На требование его быть отпущенным, король сознался, что Перовский взят в плен неправильно, но что, быв свидетелем беспорядка, который господствовал в войсках французских, он не может быть отпущен.

Перовского отправили во Францию. Он явился, как выше сказано, к Волконскому в том же чине прапорщика, в коем начал кампанию, тогда как я окончил ее в капитанском чине и получил все ордена, доступные обер-офицеру. Перовский, нынешний генерал-адъютант, впоследствии заменил себе это все с избытком. Но возвратимся к рассказу о Милорадовиче.