Книга Хорюшка - Олег Трушин

А ещё любил Костя принимать водные процедуры. Для этих целей в клетку ставили мы небольшую пластмассовую ванночку, наполненную водой, куда Костя немедленно усаживался и чупахался до изнеможения, покуда весь не вымокнет «до нитки», словно дворовый воробей под проливным дождём. После бани он устраивался на шесток и, распустив в стороны промокшие крылышки, начинал сушиться, при этом слегка жмурясь, наверное от удовольствия.

Иногда очень хотелось выпустить Костю полетать по комнате, но страшно было подвергать нашего любимца стрессу — ведь потом пришлось бы его ловить.

А я всё так же каждый выходной продолжал пропадать в лесу в поисках еловых шишек. С наступлением лета это занятие ещё больше усложнилось. Прошлогодние шишки вызрели, выпустив на волю семена, а новые ещё не народились. Оставалась только одна надежда — ворошить осенний еловый лом, где могли кое-где уцелеть нераскрывшиеся шишки, пригодные к употреблению.

В летние месяцы я старался порадовать Костю чем-нибудь необычным — приносил ему ягоды малины, черники. Склёвывал он их с превеликим удовольствием. Но самым главным кормом по-прежнему продолжали оставаться еловые шишки, которые заменить, к сожалению, было нечем.

Какой бы хорошей ни была жизнь птицы в неволе — это всё равно жизнь в клетке. Мы не знали, ни как попал Костя к продавцу певчих птиц, ни сколько времени он провёл в неволе до того, как попал к нам.

Чуть больше семи месяцев прожил Костя в нашей квартире. А простились мы с ним в один из погожих августовских дней. Выставили клетку с клестом на лоджию — мы так часто делали, особенно в тёплые, летние вечера, когда успокаивалось жгучее солнце и воздух наполнялся прохладой. Выставим клетку, а сами занимаемся своими домашними делами. И в тот день было так же. Но в какой-то момент, подойдя к двери на лоджию, увидели нашего Костю сидящим на перильце лоджии. Почувствовав близость свобода, он умудрился открыть своим серпастым клювом тугой вертушек клетки и благополучно вылетел на свободу — такую манящую и такую недоступную для него прежде. Задержавшись на секунду-другую, Костя слетел с лоджии и скрылся в густой кроне стоящей недалеко от дома огромной ветлы. Больше мы Костю не видели. Хотя, каждый раз, выходя на улицу, старательно крутили головой и внимательно всматривались в стайки птичек, порхающих во дворе, в рядки птах на проводах в надежде увидеть своего питомца. Мы ещё какое-то время сыпали в клетку тыквенные семена, подкладывали еловые шишки, наивно полагая, что наш беглец вернётся, но всё напрасно. Костя, конечно же, не вернулся. А семечки таскали вездесущие воробьи. Я иногда тихими вечерами выходил на лоджию и, глядя на пустующую клетку, думал: где-то теперь наш певун, благополучно ли выбрался из города в лес и кружит ли со своими собратьями в каком-нибудь ельнике, рассказывая на своём птичьем языке о случившихся с ним приключениях? А может быть, сбившись с нужного пути, отыскивает себе пропитание где-нибудь на городской свалке в компании шустрых воробьёв да галок.

Прошло уже много лет, но, когда я вижу в лесу стайку клестов-еловиков, непременно вспоминаю нашего Костю и думаю о том, что, может быть, там, среди этих кирпично-красных лесных птиц, есть и потомки нашего Кости.

Сорока подсказала

Ох и говорлива птица сорока. Недаром её в народе «болтушкой» кличут — все лесные дела наперечёт знает. Ничто от её острого глаза не скроется: всё заметит-заприметит и обо всём рассказать поспешит. Не терпится сорочьей душе тайну всем лесным жителям поведать. Усядется где-нибудь на самой маковке берёзовой кроны и стрекочет на всю округу — новости на своём птичьем языке рассказывает. А то и не одна она бывает, чаще ещё две-три сороки прилетают поговорить-обсудить дела лесные. Друг с дружкой разговор куда азартнее идёт. Забавно смотреть на такие дружеские сорочьи посиделки. И если повнимательнее прислушаться да понаблюдать за непоседой-сорокой, то много интересного узнать можно.

Давненько я знаю сорочью натуру и поэтому стараюсь не оставлять сорочьи беседы без внимания — вдруг что-нибудь новенькое о жизни лесных обитателей узнаю. Таких историй, рассказанных сорокой, у меня накопилось великое множество.

Рано появились в тот год маслята: обычная их пора — вторая половина лета, а тут в конце июня в рост пошли. Маслёнок — дружный грибок, коллектив любит, но к «домашним» условиям непривередлив — может по просекам и вдоль тропинок расти, может и на опушках полей примоститься. Но лучшее место для маслят — мшистый сосновый бор, где земля долго влагу держит, Вот уж где их обязательно вдоволь добудешь. Насобирав в таком «уловистом» месте доброе лукошко маслят, решил я отдохнуть — присел на зелёный ковёр мха. Хорошо расслабиться после удачной грибной охоты!

Слышу: сорока стрекочет. Осмотрелся вокруг — уселась белобокая на самом нижнем суку старой сосны. От меня до сороки недалеко — хорошо вижу суетную птицу. Стрекочет, надрывается, смоляным хвостом подергивает да всё вниз посматривает. Спустилась бы и ниже, да сучков нет.

Что это она там так разговорилась?! Неспроста, видимо! Решил я проверить свою догадку и отправился к указанному сорокой месту. Каково же было моё удивление, когда у самого комля сосны я увидел слётка козодоя. Коричневое в чёрный крап оперение хорошо скрывало птицу от человеческих глаз, но только не от сорочьих. Надо же было рассмотреть на таком почтенном расстоянии хорошо маскирующуюся птицу да ещё и рассказать всему миру об этом! Отогнал я сороку и пошёл к своему оставленному на привале лукошку с маслятами. А сорока, видимо, обиженная таким к себе отношением, улетела восвояси.

Другая история произошла поздней осенью — уже лежал первый снежок. Я отправился в ближайший от дома ельник разведать, как у природы дела в пору глубокого предзимья, а заодно насобирать еловых шишек для клеста-еловика, что жил в то время у меня дома. Сбор шишек — дело весьма непростое: до еловой макушки с шишечными гирляндами не дотянешься, вот и приходится, продираясь сквозь лесные завалы, отыскивать свежий еловый лом — поваленные или сломанные ветром деревья. Так забрался я в самую гущу елового вала. Ходьба по нему — дело трудное, выматывающее, того и гляди, всю одежду порвёшь. Осторожно пробираюсь, перешагивая через стволы поваленных деревьев, выбираю, где чище. А глаза всё одно: ищут лохматые еловые кряжи. Гляжу, на одном из таких кряжей сорока сидит. Не так, чтоб внимание привлекает к своей персоне, тихо сидит на суку и на меня посматривает. Оценила, что иду в её сторону — отлетела немного и вновь за мной наблюдает. А я, продолжая поиск шишек, приблизился к тому самому завалу, на котором только что сидела белобокая. И вдруг из-под той самой валежины вымахнул заяц-беляк. Я едва не наступил на него по своей беспечности. Глянул на сороку, а та взгромоздилась на самую макушку ёлки и стрекочет во всё горло: «Я же тебя предупреждала!»

До сих пор недоумеваю, как могла та сорока рассмотреть зайца в таком густом ломе?! Недаром говорят, что сорочий глаз востр. В этом я и сам убедился.