Книга Большая Игра. Настоящее напряженное - Дэйв Дункан

– Я предупреждал, что вам придется переварить слишком много! Даже мне это кажется невероятным, а ведь я делал это – я имею в виду, я действительно переходил в другой мир. Не судите строго, мистер Стрингер, но у волшебных сказок имеются совершенно рациональные, земные объяснения. Я же говорил, что вы мне не поверите. Я и сам с трудом верил профессору, хотя я знал, что нахожусь не на Земле и уже два года на ней не был. Оглянитесь по сторонам: стол, бумаги, телефон, шкаф для папок! Тогда как я сидел в плетеном кресле, попивая то, что они называют джином – на самом деле ничего общего, – на веранде, огороженной ширмами. Деревья там слегка напоминают африканские – воздушная паутина ветвей в дымке листвы, скорее похожей на облако или на рой насекомых, чем на листья. За ними виднелись похожие на белые зубы горы, растущие в голубое-голубое небо. Напитки мне подавал слуга в ливрее, обращавшийся ко мне как к Тайке Кисстеру. А на нас с профессором были даже белые галстуки – он специально просил меня прийти пораньше, чтобы мы смогли поболтать, но с минуты на минуту могли подойти остальные гости, и жена его хлопотала в доме, следя за последними приготовлениями.

Безумием было выкладывать им все это. Искра в глазах Смедли была, пожалуй, кстати. Бедолаге, похоже, нравилась вся эта болтовня, а все, что хоть на несколько минут отвлекало его от сжигавшего его изнутри огня, стоило того. Но Стрингер не верил ни единому слову. Эдвард Экзетер, он же Джон Третий, резал себе глотку собственными руками – точнее, собственной болтовней. Беда была в том, что он так долго молчал, что теперь, раз начав говорить, уже не мог остановиться…

Веранда выходила в сад – цветущие кусты, тщательно подстриженные газоны, неожиданно зеленая заплата на сухой, цвета хаки земле Олимпа. Должно быть, целому отряду слуг приходится поливать сад почти непрерывно.

В тени деревьев там и здесь виднелись крыши бунгало других Тайков, окружавших узел. Прерывистая линия деревьев с плотной темной листвой обозначала русло Кэма. Деревушка туземцев лежала в миле ниже по течению.

На западе над горизонтом возвышался иззубренный меч Маттерхорна. Напротив стояли гора Кука, Нанга Парбат и идеальный конус Килиманджаро – изваянное природой произведение искусства. Все три вершины отсвечивали в лучах заката розовым, оранжевым и алым. Долина лежала между ними, как ладонь: Маттерхорн был большим пальцем, а три другие вершины – указательным, средним и безымянным. Несколько небольших вершин можно было считать мизинцами. Он до сих пор не запомнил всех их названий.

– Это просто две слегка отличающиеся друг от друга ипостаси одного и того же мира, – говорил Проф, – две карты из одной колоды, в которой не найдешь двух одинаковых карт. Сделайте два среза, скажем, стилтонского сыра. Вы ни разу не получите двух идентичных рисунков дырок, верно?

Эдвард с тоской подумал о стилтонском сыре.

– Ну да, звезды-то те же самые.

– Ага! Вы это заметили? Мелочи отличаются, большие вещи одинаковы. У жуков по восемь ног. Солнце выглядит абсолютно таким же. Насколько я могу судить, планеты тоже практически такие же. Год несколько короче, угол наклона земной оси немного меньше, сутки длиннее минуты на три.

– Откуда вы знаете это? Вы же не можете проносить с собой часы?

Роулинсон понимающе улыбнулся:

– Но вы можете перемещаться туда и обратно. Иногда вы попадаете в то же время суток, иногда чуть раньше или чуть позже. Разница – примерно в три минуты на сутки.

Ну, это до Эдварда еще доходило. Но даже так…

– Но у Соседства четыре луны. Луны-то уж никак не назовешь маленькими.

– А вот вы и не правы! – довольно расплылся Роулинсон. – О да, они, конечно, велики, но вполне могут быть порождены какой-нибудь мелочью. Труба не может повалить лес, не так ли?

– Нет. – Эдвард не понимал, какое отношение имеет труба к лунам, но не сомневался, что ему объяснят.

– Но допустим, с гор готова сойти лавина. Тогда вызвать ее может даже звук трубы! И что останется от вашего леса? Так вот, сейчас большинство сходится в том, что Луна – это осколок Земли, оторванный от нее гигантским метеоритом, – вам это известно? А Тихий океан – шрам, оставшийся от этого на поверхности Земли. Попадание метеорита – дело случая. Пройди этот метеорит секундой или двумя раньше или позже – и он бы вообще пролетел мимо Земли. Не забывайте, оба тела движутся с колоссальными скоростями! Вот он и ударил в Соседство немного по-другому. Осколки сконденсировались в четыре небольшие луны, а не в одну большую. Даже Трумб совсем невелик. Он кажется большим только потому, что так близок. – Проф торжествующе потянулся за стаканом. – Или, возможно, было несколько попаданий.

– А другие миры?

– Другие срезы – помните? Другие варианты. У Геенны две луны; по крайней мере мне так говорили. Сам я ни разу там не был. – Роулинсон сделал большой глоток. Он оседлал любимого конька, радуясь слушателю. – Вернемся к нашим плоским друзьям. Мы согласились, что они не могут видеть друг друга, ибо расположены в разных плоскостях. Но карты не могут быть идеально плоскими, верно? Идеально ровной поверхности просто не существует. И если они лежат лицом к лицу, они не могут не соприкасаться друг с другом в нескольких точках, да?

– Узлы!

– Совершенно верно! Плоские карты соприкасаются в нескольких точках. А там, где соприкасаются миры, имеются переходы, отверстия в ткани реальности.

– И ключи проводят вас через эти отверстия?

– Сквозь них. Или через. Да, конечно.

– Но как они действуют?

Энтузиазма у Роулинсона слегка поубавилось.

– Неплохой вопрос. Все заключается в умственных усилиях, разумеется.

– Неужели?

– Абсолютно. Перемещаются только люди. Вы не можете взять с собой ничего: ни одежды, ни денег – ничего.

– Даже пломб.

Роулинсон приподнял брови.

– Вас беспокоят дырки? – Он усмехнулся и неожиданно помолодел.

– Я набрал немного маны, и они исчезли. – Эдвард помнил еще шрам на лбу, исчезнувший почти сразу же, и несколько шрамов на груди, которые тоже упорно пытались это сделать, что было очень некстати.

– Ну да, так обычно и бывает, – самодовольно сказал Проф. – Но что бы ни делало такой переход возможным, добиться этого может только человеческий мозг. Сами по себе ключи ничто. Это не магические песнопения – они действуют только на ваш организм. Можно обучить песне и попугая, а толку-то? Ритм, слова, танец – все это служит только для того, чтобы вызвать какой-то резонанс у вас в мозгу. Разум парит во всем своем блеске, странствует, медленно перетекает в разлом. Потом он каким-то образом перетаскивает за собой и тело. Мне кажется, именно поэтому мы чувствуем себя так чертовски плохо после этого. Слишком сильный шок для мозга.

– Но это всегда так действует? – нахмурился Эдвард. – Я хочу сказать, из вашей теории следует, что разум может перейти, а тело остаться в старом мире. Такое возможно?