Книга Пока мы можем говорить - Марина Козлова

– Так это же та женщина, – наконец удивленно сказала девочка. – Та самая, из библиотеки.

* * *

– Хреново, – мрачно сказала Мицке, выслушав сбивчивый рассказ Соломии.

– Полное говно, – мрачно сказал Данте и с остервенением принялся грызть ноготь большого пальца.

– Хорошего мало, – мрачно сказал Кид-Кун, – и очень плохо, что вы были не в курсе того, что здесь происходит.

Они сидели в однокомнатной квартирке Кид-Куна – Соля на диване, в наброшенном на плечи допотопном пуховом платке покойной Кид-Куновой бабушки и с чашкой чая в мелко дрожащих руках, ребята вокруг нее на табуретках, образуя небольшой амфитеатр.

– Я, между прочим, тоже не в курсе того, что происходит, – немедленно обиделась Мицке.

– Ты мелкая еще, – заметил Данте, – достаточно того, что в свое время мы с Кидом сурово запретили тебе шляться где попало в одиночку. Под страхом смертной казни. Запретили?

– Ну, – нехотя согласилась Мицке. – Вы сказали мне, что завелся маньяк, который зверски насилует девушек и откусывает им уши. И пальцы ног. На память.

– Кому на память? – тихонько спросила помертвевшая Соля.

– Всем участникам процесса, – улыбнулся Данте. – Но это гониво все, на самом деле нет никакого маньяка. Все это сказки для нежных девочек.

– Так а чего же! – взвилась Мицке, даже вскочила с табуретки. – Как лапшу вешать, так все мастера, а как скачать мне в Интернете полнометражную Судзумию, так до новых веников ждать! Завтра да завтра…

– Таня, – серьезный Кид-Кун вдруг назвал ее давно забытым, доисторическим именем, – а можно, ты помолчишь, а мы сейчас расскажем Соломии Михайловне все, что знаем сами. И заодно ты послушаешь, раз уж ты тут случайно очутилась.

– Очутилась, – надулась Мицке. – Мюхгаузены хреновы.

Это началось примерно три года назад.

В городе стали пропадать дети. Раньше о таких случаях жители неказистого, по всем меркам занюханного райцентра знали только из новостей или из специальной программы «Магнолия ТВ», авторы которой занимались поиском пропавших по всей стране и регулярно показывали по телевизору их фотографии. Одним словом, до поры до времени такая беда обходила городок стороной. Было многое другое – и пьяная поножовщина на бытовой почве, и массовое отравление денатуратом на юбилее главбуха овощебазы, и смерть от оголенного кабеля, милосердно настигшая неприкаянного умственного инвалида Полторухина, когда тот полез в какой-то раскоп в надежде отпанахать кусок медной проволоки и сдать ее в пункт приема ценных металлов. Правда, было дело – поссорившись с матерью, ушел из дому и подался на вольные хлеба в соседнюю Россию пятнадцатилетний Стасик Мисюра, но он сначала громогласно оповестил о своем решении широкую общественность, да и свою мать оповестил тоже. Хлопнул дверью и был таков. Говорят, устроился портовым грузчиком в Новороссийске – Стасик с раннего детства был здоровым как конь, к тому же несколько лет занимался вольной борьбой. Так что вроде бы доволен жизнью, да и мать его, которая поначалу была объектом коллективного сострадания, теперь, в свете последних событий, считается вполне благополучной женщиной.

Как известно, пропавших находят редко. Дети будто растворяются в стране, равной двум Франциям, четырем Швейцариям и десяткам Люксембургов, Монако и Ватиканов вместе взятых. В стране, где хоть сто верст пили на хорошей машине по одесской трассе, а вокруг все так же будут простираться широкие заснеженные просторы, поля и леса. И только соседство с Россией не дает рядовому украинцу впасть в окончательную гордыню и считать себя жителем бескрайнего, большей частью неосвоенного аграрного космоса. В котором, как изюм в столовской булке, нет-нет да и встречаются областные центры с неожиданной буржуазной претензией на качество жизни. А кому не повезло жить в миллионнике, тому, бедолаге, и не дано почувствовать себя обласканным судьбой и цивилизацией, хотя бы в виде горячей воды в кране и заурядного фонаря во дворе. И поделом. Человек создан для счастья, как птица для полета. Что хорошего можно сказать о рядовом жителе маленького нищего городка, какие версии можно построить относительно того, зачем он там вообще живет?

Первой пропала дочка шахтерской вдовы Лены Курочкиной, двенадцатилетняя Ксения. Пропала при самых обычных обстоятельствах – ушла в школу и не вернулась. Лена подняла на ноги всех учителей, одноклассников и известных ей подружек из окрестных дворов, но выяснила только, что Ксюша обещала в тот день соседке по парте Ларисе Пасечник занести сборник диктантов для проверочных контрольных работ, да так и не занесла. Милиция приняла дело к рассмотрению и на всех столбах, на ржавых жэковских досках объявлений и на проходных предприятий развесила ксерокопии Ксюшиной фотографии годичной давности – в красном шутовском колпаке с колокольчиками возле новогодней елки на центральной площади; более свежей у мамы не нашлось. Не имея никакой опоры, кроме отчаянной надежды на помощь высших сил, Лена отстаивала все заутрени в храме Святого Андрея Первозванного, а спала отныне на матрасе в прихожей возле входной двери, чтобы не проспать, не пропустить возвращение дочки.

По совпадению ли или по какой-то странной закономерности второй пропала та самая соседка по парте Лариса Пасечник – ушла вечером за хлебом и не вернулась. Мать ее бесконечно рассказывала всем встречным и поперечным, что муж ее и папа Ларисы, «сука Васяня», хотел сам пойти, в основном, конечно, за второй поллитровкой, но и батон купил бы заодно. Да только уснул, сволочь, прямо за столом, и Лариска пошла, выпросив у матери пару рублей на какой-то шоколадный батончик. Короче говоря, родители Ларисы принялись квасить с троекратным усердием: известная народная мудрость о том, что водкой горе не зальешь, представлялась им сомнительной – все же помогает она, родимая…

Третьим пропал Вова Власенко тринадцати лет. Надо сказать, при довольно странных обстоятельствах. Он вошел в маршрутку на остановке «Ремзавод» – возвращался от бабушки домой, но на своей остановке не вышел, а вышел двумя остановками раньше, возле парка Партизанской славы. Этот момент отметила его соседка по дому, которая ехала в этой же маршрутке и, разумеется, знала мальчика в лицо. Она даже сказала ему вслед: «Вовка, а куда это ты намылился?» – и утверждает, что тот обернулся к ней, но как будто не узнал.

Милиционеры виновато пожимали плечами и разводили руками. Тел не находили, вещей тоже, свидетелей не было, никто не обращался в РОВД с сообщением о том, что видел кого-то похожего на тех, чьи фотографии уже развесили и в школах, и в подъездах, и даже в платном общественном туалете на автовокзале. Никто на ментов обиду не держал – всё же они свои парни, известные в городе вдоль и поперек, да и особой злонамеренностью никогда не отличались. Были все основания верить, что заявления родителей не выбросили в урну, а найти кого-либо – шансы мизерные.

Прошло около полугода с момента пропажи первого ребенка, и к этому времени уже одиннадцать семей жили в горьком тихом ожидании, которое у большинства взрослых быстро переходило в глухую апатию и тоску. И тут случилось событие, взбудоражившее весь город, – обсуждали его шепотом, то ли из суеверного страха, то ли чтобы не спугнуть удачу: а вдруг и остальным бедолагам так же повезет? Лена Курочкина, по обыкновению спавшая головой к входной двери, проснулась в половине третьего ночи от того, что за дверью сказали: «Мама, открой». Сначала Лене показалось, что голос приснился – что-то подобное снилось ей каждую ночь. Она поднялась, отодвинула ненавистный матрас в сторону и, сжимая на груди ночнушку, чтобы не выскочило сердце, приоткрыла дверь. За дверью стояла Ксюша – серая, с отросшими, тусклыми, какими-то не своими волосами и в той же школьной форме, в которой ушла тем утром в школу.