Книга Пока мы можем говорить - Марина Козлова

Люди шептались по углам, что Лене Бог помог за ее веру, мол, отмолила, а алкоголикам Пасечникам, скорее всего, ничего не светит. Но прошел месяц – вернулась и Лариса. Она среди бела дня шла к подъезду на глазах большинства жильцов ее дома – в тот момент подвезли из села дешевую картошку и народ резво высыпал к грузовику с пакетами и холщовыми сумками. Лариса шла, глядя прямо перед собой, и вокруг нее роилось что-то такое, будто еле видимый пыльный кокон, будто муар вокруг изображения на старой фотографии. По словам матери, девочка вошла в дом, молча направилась к своей кровати, легла и проспала больше суток.

Так, один за другим, стали возвращаться пропавшие дети, вернулась примерно половина от общего числа, и не было более замкнутых семей в городе, чем эти, казалось бы, счастливчики. Даже те, кто еще не дождался своих, но ждал теперь с удвоенной силой – даже они пытались держаться ближе к людям, потому что долгое одинокое горе невыносимо. А вот эти, облагодетельствованные, окопались наглухо, никого не впускали, на людях появлялись как можно реже и детей своих не выпускали никуда. Несколько семей снялись и уехали из города, даже ближайшим соседям не сказав нового адреса, и по городу поползли разговоры, что вернувшиеся дети – не такие, что-то с ними сильно неладно. С чьей-то легкой руки их стали называть «порчеными» – конечно, за глаза. Да только был случай, когда папа Ларисы Пасечник, «сука Васяня», столкнулся по пьяни возле ларька с бывшим своим ненавистным начальником смены Палычем, а тот пребывал в похожей кондиции, то есть находился в состоянии трехдневного запоя. Слово за слово, освежили старый конфликт интересов, в развитие которого Палыч имел несчастье сказать: «Вали домой, козлина, и дочке своей порченой указывай!» В ответ Васяня засадил ему кулачищем между глаз, уложил, как опытный забойщик скота кабанчика небольшого укладывает – чтобы наверняка и без кровопролития. С тех пор прочно сидит где-то в Сумской области, и, говорят, жена его только перекрестилась с облегчением: одной бедой меньше.

* * *

Анна никогда так не смеялась. Даже в детстве. Никогда так не смеялась, так не валялась в траве, не носилась так по улицам с кем-то за руку, потому что они (почему-то!) решили, что надо добежать до мультиплекса «Баттерфляй» за пять минут и успеть именно на этот сеанс очередного «Гарри Поттера», будто не будет больше у них в жизни других сеансов.

Она никогда раньше не воровала в супермаркете вяленую таранку, потому что деньги сдуру оставила в сумке, сумку – в камере хранения, и мелочи из карманов хватало только на пиво, на рыбу – уже нет, а идти к ячейкам и снова возвращаться лень.

– А вдруг нас поймают? – пугалась и сопротивлялась Анна. – Ну ладно, я – всего-навсего завотделением, но ты же – главврач!

– Нас не поймают, Анька, – шептал он ей на ухо и ухитрялся заодно поцеловать ее в шею, – я тебе потом объясню почему.

Она никогда раньше не целовалась под камерами видеонаблюдения в банке, куда они зашли получить какой-то его гонорар за монографию, потому что «охраннику же скучно сидеть целый день и пялиться в монитор, а я сейчас тебя так поцелую, что он кончит…»

– Что сделает?! – Анне показалось, что она не расслышала.

– Кончит. Ой, ты покраснела! Класс! Ну, начали, Анька, давай…

Она никогда раньше так надолго не отдавала свою руку в чье-то полное распоряжение. В ресторанчике, куда они регулярно забредали после прогулок почти по одному и тому же маршруту, он брал ее руку и мог полчаса гладить ладонь, перебирать по одному, сжимать и разжимать ее пальцы, с особой нежностью проводя по подушечкам, создавая полное ощущение предельного телесного контакта. Она закрывала глаза и чувствовала легкую качку, как будто лежала с закрытыми глазами на палубе яхты почти в полный штиль где-нибудь между Адаларами и Дженевез-кая, в акватории «Артека», в своей самой любимой черноморской бухте.

Никто и никогда раньше не облизывал ее пальцы, после того как она почистила селедку, не кормил ее с чайной ложки яйцом всмятку, не зашнуровывал ей ботинки, не укутывал ее спину шарфом, если был хотя бы слабый намек на сквозняк. Она никогда раньше не смотрела бесконечно на чьи-то губы, пытаясь зачем-то запомнить их контур, их нежность, весь набор мальчишеских ухмылок и медленных мужских полуулыбок, затененные трехдневной небритостью ямочки на щеках. Не выдерживала и проводила по этим губам пальцем, ощущая его дыхание, несколько раз, пока он позволял ей, пока он не перехватывал за запястье и не целовал ее руку, не опуская головы, глядя прямо в глаза.

Никогда раньше она не приходила на работу, переживая такое сложное чувство, как будто носила за пазухой на груди маленького мохнатого щенка, который ворочался там и тепло дышал, а она испытывала нежность и страх за него одновременно – а вдруг с ним что-нибудь случится? А если она причинит ему боль, а он такой маленький и дышит? А вдруг она неловко повернется и уронит его?

Никогда и никто раньше не мог войти в ее кабинет, закрыть за собой дверь и, скрестив руки на груди, просто смотреть на нее, улыбаясь, так, что у нее против воли выступали слезы на глазах, и тогда он подходил, садился на пол и клал голову ей на колени.

И никогда раньше она не испытывала такого чувства вины.

Утром какой-то субботы Анна застала мужа на кухне. Тот, нависая над пластиковым горшочкам, поливал чахлый апельсиновый кустик по имени Чарли Мэнсон и что-то бодрое напевал себе под нос.

– Поешь! – обрадовалась Анна. – Как хорошо!

– Что хорошо? – Он обернулся, улыбаясь приветливо. – А я тебе кофе сделал.

– Хорошо, что поешь. – Анна машинально открыла дверцу холодильника, не поняла, зачем сделала это, и закрыла.

– Хорошо, что у тебя сегодня выходной. – Он смотрел на нее бесхитростным серым глазом. – А у меня, видишь, Мэнсон подрос, такой молодчина.

– Чахлик невмирущий твой Мэнсон. Помнишь, как я его чуть не уничтожила – решила, что сорняк?

Посмеялись.

Помолчали.

– Что-то тебя часто стали на курсы гонять по выходным, – без какого бы то ни было подтекста, а просто с тихим огорчением сказал он. – Это нечестно.

– Так у нас главврач новый, – напомнила Анна и с досадой отметила про себя, что конструкция получилась внутренне непротиворечивая. Она стала часто уезжать по уик-эндам? Так это потому что новый главврач. И кто скажет, что это не так, пусть первый бросит в нее камень…

– Ну а сегодня с чего такая радость в доме?

«Так главврач заболел», – чуть не ляпнула она, но вовремя прикусила язык. Женька третий день валяется дома с гордым диагнозом «радикулит шейно-грудного отдела позвоночника», и любимая бабушка растирает ему спину и кормит бульоном с рисовыми клецками. В этой схеме она, Анна, лишняя. Каждые полчаса он, правда, шлет ей эсэмэски с непристойными предложениями и прочими глупостями, и она дрожащими руками удаляет их с упорством, достойным лучшего применения. Олег никогда не заглянет в ее телефон, в ее электронную почту, никогда не сунет руку в карман ее пальто. Даже когда она просит его достать что-то из ее сумки, к примеру кошелек, он приносит ей сумку целиком. В ее кошелек он тоже никогда не заглянет. Щепетильность – так это называется.