Книга Бесы - Федор Достоевский

– Вам, excellente amie,[13] без всякого сомнения известно, –говорил он, кокетничая и щегольски растягивая слова, – что такое значит русскийадминистратор, говоря вообще, и что значит русский администратор внове, то естьнововыпеченный, новопоставленный… Ces interminables mots russes!..[14] Но врядли могли вы узнать практически, что такое значит административный восторг икакая именно это штука?

– Административный восторг? Не знаю, что такое.

– То есть… Vous savez, chez nous… En un mot,[15] поставьтекакую-нибудь самую последнюю ничтожность у продажи каких-нибудь дрянных билетовна железную дорогу, и эта ничтожность тотчас же сочтет себя вправе смотреть навас Юпитером, когда вы пойдете взять билет, pour vous montrer son pouvoir.[16]«Дай-ка, дескать, я покажу над тобою мою власть…» И это в них доадминистративного восторга доходит… En un mot, я вот прочел, что какой-тодьячок в одной из наших заграничных церквей, – mais c’est trèscurieux,[17] – выгнал, то есть выгнал буквально, из церкви одно замечательноеанглийское семейство, les dames charmantes,[18] пред самым началомвеликопостного богослужения, – vous savez ces chants et le livre de Job…[19] –единственно под тем предлогом, что «шататься иностранцам по русским церкваместь непорядок и чтобы приходили в показанное время…», и довел до обморока…Этот дьячок был в припадке административного восторга, et il a montréson pouvoir…[20]

– Сократите, если можете, Степан Трофимович.

– Господин фон Лембке поехал теперь по губернии. En un mot,этот Андрей Антонович, хотя и русский немец православного исповедания и даже –уступлю ему это – замечательно красивый мужчина, из сорокалетних…

– С чего вы взяли, что красивый мужчина? У него бараньиглаза.

– В высшей степени. Но уж я уступаю, так и быть, мнениюнаших дам…

– Перейдемте, Степан Трофимович, прошу вас! Кстати, выносите красные галстуки, давно ли?

– Это я… я только сегодня…

– А делаете ли вы ваш моцион? Ходите ли ежедневно по шестиверст прогуливаться, как вам предписано доктором?

– Не… не всегда.

– Так я и знала! Я в Швейцарии еще это предчувствовала! –раздражительно вскричала она. – Теперь вы будете не по шести, а по десяти верстходить! Вы ужасно опустились, ужасно, уж-жасно! Вы не то что постарели, выодряхлели… вы поразили меня, когда я вас увидела давеча, несмотря на вашкрасный галстук… quelle idée rouge![21] Продолжайте о фон Лембке, если всамом деле есть что сказать, и кончите когда-нибудь, прошу вас; я устала.

– En un mot, я только ведь хотел сказать, что это один изтех начинающих в сорок лет администраторов, которые до сорока лет прозябают вничтожестве и потом вдруг выходят в люди посредством внезапно приобретеннойсупруги или каким-нибудь другим, не менее отчаянным средством… То есть онтеперь уехал… то есть я хочу сказать, что про меня тотчас же нашептали в обауха, что я развратитель молодежи и рассадник губернского атеизма… Он тотчас женачал справляться.

– Да правда ли?

– Я даже меры принял. Когда про вас «до-ло-жили», что вы«управляли губернией», vous savez,[22] – он позволил себе выразиться, что«подобного более не будет».

– Так и сказал?

– Что «подобного более не будет», и avec cette morgue[23]…Супругу, Юлию Михайловну, мы узрим здесь в конце августа, прямо из Петербурга.

– Из-за границы. Мы там встретились.

– Vraiment?[24]

– В Париже и в Швейцарии. Она Дроздовым родня.

– Родня? Какое замечательное совпадение! Говорят,честолюбива и… с большими будто бы связями?

– Вздор, связишки! До сорока пяти лет просидела в девках безкопейки, а теперь выскочила за своего фон Лембке, и, конечно, вся ее цельтеперь его в люди вытащить. Оба интриганы.

– И, говорят, двумя годами старше его?

– Пятью. Мать ее в Москве хвост обшлепала у меня на пороге;на балы ко мне, при Всеволоде Николаевиче, как из милости напрашивалась. А эта,бывало, всю ночь одна в углу сидит без танцев, со своею бирюзовою мухой на лбу,так что я уж в третьем часу, только из жалости, ей первого кавалера посылаю. Ейтогда двадцать пять лет уже было, а ее всё как девчонку в коротеньком платьицевывозили. Их пускать к себе стало неприлично.

– Эту муху я точно вижу.

– Я вам говорю, я приехала и прямо на интригу наткнулась, Выведь читали сейчас письмо Дроздовой, что могло быть яснее? Что же застаю? Самаже эта дура Дроздова, – она всегда только дурой была, – вдруг смотритвопросительно: зачем, дескать, я приехала? Можете представить, как я былаудивлена! Гляжу, а тут финтит эта Лембке и при ней этот кузен, старика Дроздоваплемянник, – всё ясно! Разумеется, я мигом всё переделала и Прасковья опять намоей стороне, но интрига, интрига!

– Которую вы, однако же, победили. О, вы Бисмарк!

– Не будучи Бисмарком, я способна, однако же, рассмотретьфальшь и глупость, где встречу. Лембке – это фальшь, а Прасковья – глупость.Редко я встречала более раскисшую женщину, и вдобавок ноги распухли, и вдобавокдобра. Что может быть глупее глупого добряка?

– Злой дурак, ma bonne amie,[25] злой дурак еще глупее, –благородно оппонировал Степан Трофимович.

– Вы, может быть, и правы, вы ведь Лизу помните?

– Charmante enfant![26]

– Но теперь уже не enfant, а женщина, и женщина схарактером. Благородная и пылкая, и люблю в ней, что матери не спускает,доверчивой дуре. Тут из-за этого кузена чуть не вышла история.