Книга Сказание о Старом Урале - Павел Северный

– Стало быть, и с Шембергом не станете считаться?

– Посмотрим. Не раз вспотеет, ежели вздумает ссориться с Демидовыми. Вам бы не с жалобой на меня идти, а помолиться, чтобы императрица поменьше подарков немцам делала. Со мной-то, русским, на родном языке всегда сговориться можно. Не время нам сейчас между собой ссоры заводить да жалобами друг на друга заниматься. Надо на Урале тесным кругом вставать и не дать иноземцам русский Урал в чужую колонию превратить. А дело к тому может повернуться, если царица на подарки еще щедрее станет.

– Как вы узнали, что Кушвинский завод подарен Шембергу?

– Да по-простецки. Все дороги в Катерининск через мои вотчины протянулись. И люди мои раньше самого Татищева все пакеты к нему прочитывают, особливо которые из столицы.

Строганов, качая головой, придавал лицу укоризненное выражение, но глаза его смеялись. Демидов протянул ему бокал.

– Нам нужно с вами в дружбе жить. Соль да железо.

– Но соль железо разъедает?

– Если на мокрое брошена... Демидовское железо, впрочем, и соль сдюжит. Без соли кусок в горло не лезет, а штык уральского железа любому врагу пузо вспорет. О людях ваших отныне тревогой себя не докучайте... Мои приказчики их стороной обходить будут. К Татищеву не ездите. Переждете непогоду, да ко мне в Тагил пожалуйте. Картины вам покажу, в Нидерландах для меня куплены. Потом вместе надумаем, какую хлеб-соль нам для этого Шемберга приготовить, чтобы скорее лопнуло его брюхо.

– Согласен, если обещаете не трогать моих людей.

– Обещаю, но только вам одному. На других заводчиков мне наплевать.

– Но тем я обещал побеседовать с генералом.

– Что ж, генерала, пожалуй, навестите, только поговорите с ним о другом. Ну, хотя бы сожаление выскажите, что Кушву саксонцу отдали. Мы ведь с вами еще не знаем, как Василий Никитич отнесется к решению царицы. Может, не пожелает подчиниться и, обидевшись, покинет край. Не знаем, кто может завтра заступить его место. Хорошо русский, а вдруг иноземец, да не такой, как Виллим Геннин, который все же не воровал и нас, заводчиков, понимал, а иноземец-хищник, враг России в маске доброжелателя. Тогда что? Затеем промеж себя спор, он нас порознь и передушит, а сумеем взяться за руки – сможем защищаться. Демидовы перед саженным царем не дрожали, так неужли перед Бироном и отступим? Сила демидовская на Урале сейчас – в моих руках. Брат – не в счет. Ежели нет у вас веры к моему слову, не захотите руку мою, вам протянутую, пожать дружески, ну что ж, тогда поезжайте с жалобой к генералу и ищите дружбы с прочими заводчиками. Только помните, что жалобами Демидовых даже до синяков не защиплете, а обозлить – обозлите. В сердцах возьму да наотмашь и ударю. От столичных воротил откуплюсь, а здешних кулаком пришибу. Не забывайте, какие времена в государстве наступают. Может, и вам придется от Бирона ноги уносить. Куда подадитесь? А у Демидова любую осаду выдержите. Не выдам.

Совесть у меня путаная. Верчу ею, как выгодно. К одному единому преданность моя незыблема, одно для меня свято – отечество мое, вкупе с теми, живыми и мертвыми, кто его силу крепил. Не зазорно мне сознаться, что далеконько Демидовым до Строгановых. Мы Петру оружие ковали, ядра лили, когда он Россию возвеличивал, но не было бы у Петра уральских пушек, ежели бы Строгановы нам не предшествовали...

Не зря провидение божие нас с вами в Ревде свело. Дружить не прошу со мной, но уважать вас обещаю. Впервые за прожитую жизнь такую правду от человека в глаза услышал, дескать, еду на вас с жалобой, господин Демидов. Сильным и честным надо быть, чтобы так прямо и сказать. Я на такую прямоту не горазд. Будто и не боюсь герцога, а вот сказать ему в глаза, что он иноземная сволочь, на то смелости моей не хватит. А вы, должно быть, и ему правду скажете, пусть в самой лощеной, паркетной форме. Меня-то, вишь, не побоялись? А ведь многое слыхивали про Акинфия Демидова и, конечно, знаете, как он с доносчиками расправляется... Так поедете к Татищеву?

– Поеду и скажу ему. какие бы ни были трения между заводчиками Строгановыми и Демидовыми, на Урале за все русское они рука об руку пойдут. Верно понял вас?

– Куда вернее!

Оба обернулись на хриплый голос. Ведомый под руку двумя лакеями, скорее вполз, чем вошел в зал хозяин Ревды.

– Позвольте вам представить брата моего, Никиту Демидова-младшего Мы у него в доме.

Строганов поклонился. Никита заговорил торопливо и невнятно:

– Позвольте засвидетельствовать вам почтение, драгоценный гостенек. Прошу простить, немощь одолевает.

Гость пожал протянутую руку Никиты.

– Надеюсь получить прощение за нарушение вашего покоя.

– Изволите шутить, сударь. Всякому гостю в своем доме рад, а уж Строганову – подавно. За честь почитаю, несказанно счастлив, что пожаловали. Одно беда – принять по-должному не сумели из-за моей хворости.

– Брат мой, господин Строганов, за весь род Демидовых всю жизнь недужит.

– Ох, ох, ох! Каждому смертному – своя судьба написана в скрижалях. Милости прошу к столу! Давно пора отужинать чем бог послал...

* * *

За ужином засиделись.

Акинфий порадовался, что Никита не точил, как всегда, слезу в жалобах на свою горемычную судьбу, а проявлял интерес к событиям в столице, спрашивал гостя о новых зодчих, о последних постройках Трезини, о статуях Карла Растрелли.

Строганов отвечал кратко, но охотно и лишь на вопросы об интимной жизни того или иного сановника с неудовольствием пожимал плечами, ссылался на полное неведение и переводил беседу на другое. Наконец, сославшись на усталость, вежливо отказался слушать хоровое пение и удалился в свои апартаменты...

Никита страшно разобиделся, стал жаловаться брату на непростительную гордыню гостя, перешел на ругань, озлился до исступления, пока Акинфий не заставил его замолчать. Он так грозно и тихо сказал брату всего несколько слов, что тот содрогнулся, побелел и сник.

Спал Акинфий в синей комнате дворца, заставленной этажерками с фарфором. Комната ему нравилась, казалась вся какой-то мягкой – так успокоительно действовало убранство стен, обитых синим бархатом.

Большие овальные зеркала в чеканных серебряных рамах казались окнами в некий сказочный мир, а ночью, чуть подсвеченные огоньком свечи, они чем-то напоминали пейзаж с верхнего яруса невьянской башни: они поблескивали, словно тихие озера среди глубокой ночной синевы окрестных лесов...

Открыв дверь синей комнаты, Демидов поморщился от обилия зажженных свечей в двух канделябрах. Он тотчас потушил все и оставил только китайский ночник. Удивился, что не задернуты на окнах шторы, хотел позвать лакея и в этот миг заметил женскую фигуру в простенке между двумя зеркалами.

Высокая, белокурая, сероглазая. Руки скрещены. На плечах – кружевная шаль поверх сарафана из веселенькой (как все в доме Никиты) материи...

Он и она пристально разглядывали друг друга в полусвете. Мужчина ждал, когда женщина поклонится, но та оставалась неподвижной.