Книга Зимний скорый. Хроника советской эпохи - Захар Оскотский

И вдруг, в этой давящей атмосфере нагнетаемой ненависти и тревоги прозвучало неожиданное: вечером 4 июля, в день национального праздника Америки, по телевидению в программе «Время» выступит посол США в Советском Союзе…

Его короткое выступление, конечно, было предварительно изучено и согласовано всеми нашими инстанциями. Официально — МИДом и руководством телевидения, а неофициально — ЦК, КГБ, цензурой, чертом, дьяволом, — кто там еще должен был просмотреть и проанализировать в поисках скрытой вредоносности трехминутную запись, прежде чем, скривясь, выпустить ее в эфир.

Но посол подготовился так, что ни одна инстанция при всем желании не смогла бы придраться ни к единому слову. Он не упомянул ни афганскую войну, ни размещение советских ракет средней дальности СС-20 на европейских рубежах, ни ответную установку американских «Томагавков» и «Першингов» в Европе, ни вторично ответное приближение советских подводных ракетоносцев к берегам Америки, чтобы сократить время ответного удара до нескольких минут полета «Першинга». Он не упомянул новейшие американские межконтинентальные ракеты — наземные М-Х и морские «Трайдент» — и их советские аналоги СС-18 и «Тайфун». Не упомянул американскую программу СОИ с ее космическими лазерами, перечеркивавшую договор по противоракетной обороне, и ответные советские угрозы СОИ преодолеть. Не упомянул Эфиопию, Никарагуа, Анголу и прочие страны, где под видом местных конфликтов уже вовсю полыхали костры войны между Советским Союзом и США. Не упомянул права человека, диссидентов, свободу эмиграции. Он вообще не сказал ни слова о политике.

Посол говорил о науке и только о науке. Он говорил о достижениях Америки в области новых технологий, об электронике, информатике. Говорил о полной компьютеризации современного американского общества, о единой компьютерной сети, охватившей все Соединенные Штаты и открывшей немыслимые прежде возможности во всех сферах деятельности — в бизнесе и промышленности, в связи и на транспорте, в медицине, в образовании.

Ни единой иронической нотки не прозвучало в спокойных словах посла, никаких сравнений и уж тем более — никаких угроз. Но Григорьев (наверняка, вместе с миллионами других, прежде всего собратьев-инженеров, тех, кто отлично всё понял) в эти минуты испытал настоящий шок. В оцепенении, словно приговор, слушал он ровный голос отлично говорившего по-русски посла. И когда тот, сдержанно поклонившись, исчез с экрана его старенькой черно-белой «Ладоги», в голове как-то сами собой, финальным аккордом, неизвестно откуда взявшись, нелепо и оглушительно прозвучали давно позабытые слова Маяковского из школьной хрестоматии: «Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время!»

…Движущаяся дорожка вынесла его к подножию крутого эскалатора, а тот поднял его в последний зал ожидания — стеклянную башенку, где сразу открылся просвеченный прожекторами гулкий бетонный простор ночного летного поля с по-рыбьи поблескивающими тушами самолетов. Его привычный мир, его судьба. А он-то хотел остаться, свернуть. Куда свернешь? Твоя дорога всегда под твоими ногами.

Гудел эскалатор. Стеклянная башенка наполнялась, переполнялась людьми…

На исходе нынешнего лета, в конце августа, перевозили семью Марика с дачи. Тесть его, Павел Васильевич, владел участком в садоводстве по Сосновскому направлению.

Григорьев после свадьбы Марика не видел Павла Васильевича ни разу и теперь только дивился, каким молодцом тот выглядит в свои шестьдесят четыре: сухонький, подвижный, в мальчишеской футболочке. У него были красные лицо и шея, густая шевелюра мягких, совершенно седых волос и неожиданно гулкий голос. (С тоской вспомнился отец: всего-то на два года старше, а уже и на улицу один выйти не рискнет.)

Григорьев знал, что Павел Васильевич — капитан второго ранга в отставке, ветеран Северного флота и, по словам Марика, «жуткий аккуратист». Действительно, среди соседских участков, заросших чем попало, с неряшливыми хибарками из некрашеной, потемневшей вагонки, участок Павла Васильевича — с песчаными дорожками, подстриженными кустами, ровными грядками и нарядно выкрашенным домиком — выделялся, как боевой корабль под флагами расцвечивания на фоне серых барж-развалюх. И стоявший перед домиком 403-й «Москвичок», ровесник первых спутников, сиял голубой эмалью, хромировкой, чистейшими стеклами в радужных переливах, словно только что, тепленький, соскочил с заводского конвейера.

Марик, Григорьев и Павел Васильевич вытаскивали из домика вещи, Марина распоряжалась погрузкой, девятилетняя Машка путалась под ногами. Вещей оказалось невероятно много. Сумками и коробками быстро забили маленький багажник «Москвича», привязали к верхней решетке холодильник «Морозко» и какой-то тюк.

Марик, стесняясь такого обилия, тихонько жаловался на жену и тестя:

— Набирают барахла!

Марина говорила Григорьеву:

— Ты чего к нам совсем не приходишь? Всё тянешь Марика в свою берлогу. Ты приходи. Как будто я вам не дам поговорить… Папа, это я на руках повезу!

Правое переднее сиденье «Москвича» тоже завалили вещами, на заднем с сумками на коленях устроились Марина и Машка. Павел Васильевич уселся за руль, гаркнул:

— Маркуха! Топайте на пятнадцать сорок семь, потом перерыв больше часа! — хлопнул дверцей и укатил.

Григорьев и Марик взвалили на спины не поместившиеся в «Москвичок» рюкзаки, взяли в руки сумки и поплелись к станции.

— Орел у тебя тесть, — сказал Григорьев.

— У-у, что ты! Флотский моряк. Правоверный — не приведи господь. Разговоров всяких, про Сталина и тому подобное, страшно не любит. И не смей при нем сказать, например, что Пикуль — халтурщик. Раз на Северном флоте воевал, значит, индульгенция на всю оставшуюся жизнь во всех делах… Не тяжело тебе?

— Ничего, нормально.

— Возят барахло туда-сюда, каждый год с ними ругаюсь! — ворчал Марик. — А тут наш Пал Васильич в «Морской вестник» статью отправил. Сейчас к сорокалетию Победы начинают готовиться, пишут кто что может, вот и он за перо взялся. Воспоминания о боевых походах получились и всякие размышления. Подготовку нашу покритиковал слегка. Оказывается, заложили у нас перед войной линкоры, самые громадные в мире. Верфи заняли, вся промышленность на них работала, а достроить не успели, конечно. Да они в той войне всё равно бы не пригодились. Так вот, он подсчитал, сколько взамен можно было успеть построить эсминцев, тральщиков, сторожевиков, и как бы это положительно сказалось на ходе операций. Что ты думаешь? Приходит ответ из редакции: уважаемый тра-та-та, в преддверии сорокалетия Победы наша задача как можно шире освещать огромную работу, которую партия и правительство тра-та-та по укреплению обороны. И не следует излишне акцентировать внимание на отдельных просчетах.

— Естественно. Как же иначе?

— А он разозлился страшно: «Отмахиваемся от уроков истории! Не желаем учиться на своих ошибках! Потому в стране бардак!..» Не расстраивайтесь, — говорю, — Пал Васильич. Чему-то и они учатся. Медленно, зато верно. Умнеют понемногу. Вот, линкоры уж точно больше строить не будут. Не всё сразу.