Книга Шахерезада. Тысяча и одно воспоминание - Галина Козловская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пусть этот год будет для Вас благословенным и счастливым. Поздравьте от меня Эйгесов.
Крепко Вас целую и очень люблю. Ваша вечно
Галина Козловская – Людмиле Чудовой-Дельсон
30 марта 1984
Дорогой мой дружочек Мила!
Конечно же, приезжайте, приезжайте, и как можно скорей. Буду рада и счастлива Вас обнять, наговориться, поговорить с милой сердцу душой. Я всегда Вас вспоминаю и горюю, что Вы так далеко и недоступны, понимаю, что московская круговерть не дает людям вздохнуть и не остается ничего для полноценной дружбы и настоящего общения. Эта урывочность всего и вся очень печальна. И я радуюсь, что теперь-то наконец Вы принадлежите самой себе и можете и мне подарить частицу.
Должна Вам признаться, что только теперь, когда от меня отошли все дела и люди, огорчавшие, обижавшие меня и Козлика, я вдруг обрела удивительную внутреннюю свободу, какое-то спокойствие, похожее на счастье, независимость духа, не дающего накатывать отрицательным эмоциям в мой мир. И всякий раз при соприкосновении с ними обязательно откликнется что-то дурное и безобразное. Поэтому я поняла прелесть отшельничества и пускаю в свой мир только милое, хорошее, для меня радостное.
Как ни странно, но я как-то ближе к большому миру и ко всему настоящему, чем очень-очень много людей, считающих себя активно живущими. Поэтому приезжайте, дорогая, и поживем вместе хорошо и славно. Грустно только, что физически я очень ослабела, очень дурно хожу (даже не спускаюсь в сад), кроме Бори (который много месяцев был болен), никого по-настоящему близких нету, кто бы любил меня и помогал. Мне стало очень трудно справляться с домом, так как нет силенок, и всегда не знаю, как буду жить завтра, кто мне что купит и принесет.
Словом, как говорят французы, живу a merci de chacun[448]. Люди быстро устают быть добрыми, и это часто ранит и печалит. Эта зависимость от чужой доброты и одолжений – самое трудное в моей жизни, в особенности при моей гордости и ранимости.
Но если отстранить эту сторону жизни – всё главное при мне. Встречаю очередную весну, сидя на крылечке, и хотя сад после зимних разрушений и Бориного cire[449] всего и вся, очистки десятилетиями не очищавшихся зарослей, похож на мамаево побоище, всё же гиацинты благоухают необыкновенно, цветут мои прелестные пармские фиалки, и земля не хочет знать, что думает и хочет человек. Налетело много птиц, и все птичьи звуки сопровождаются непрерывным остинато горлянок, воркующих с рассвета до темна.
За стеной живет мой невидимый, но очаровательный друг – петушок, который поет и ведет счет дням и ночам. Он точно, как все петухи мира, кричит, когда на небосклоне подымается Канопус, и второй раз, когда Канопус опускается. Третьим криком он предвещает зарю. И вообще, все новости, что он сообщает, напоминают мне, что в мире есть поля, реки и леса, и что коровьи морды пахнут молоком, и что ржанье кобылиц разносит где-то ветер…
Лучше всего, Милочка, Вам приехать числа 18–19 апреля, когда всё уже будет зеленым, но не будет еще жары. В мае будет уже клубника и зелень.
Кроме того, 22 апреля будет Пасха, и если Вы привезете килограмма полтора сливочного масла, то я с Вашей помощью испеку куличи и сделаю сырную Пасху (масло у нас редкость!).
Боря очень обрадовался тому, что наконец с Вами познакомится. Я ему много о Вас рассказывала, и он полон симпатии и дружественности к Вам.
Между прочим, Ваше письмо чуть не затерялось. Обычно почтальон засовывает газеты и письма между рамами окна на улицу. И вот позавчера перед сном я вошла в комнату и увидела в окне белеющий квадрат бумаги. Оказалось, Ваше письмо без конверта. Боря говорит, что, по-видимому, на нем была марка, на которую позарились мальчишки. Хорошо, что все-таки письмо оставили, а то бы я и не знала, что Вы мне написали. Вообще эта поросль демографического взрыва ужасна. Я всё время выдерживаю осады: они перелезают через забор, разбивают крышу из-за орехов, что у меня растут, затем раскрывают настежь калитку (заходи кто хочет). Однажды ворвались даже в дом, схватили миску с орехами и убежали. В этом году я всё берегла 20 гранатов, что поспели осенью. По давней традиции, мы всегда в день рождения Козлика выходили в сад, и каждый уходящий гость уносил по гранату. И вот, выйдя в этот раз, мы увидели полностью оголенный куст. Я чуть не заплакала.
Никакие уговоры и угрозы взрослых не действуют на этих малолетних бандитов, и если принять во внимание, что в окружающих домах живут матери-героини, рождающие до десяти и больше детей в каждой квартире, то представляете, какая орда меня осаждает. В ответ на уговоры мне камнями выбивают стекла. И я, обычно совершенно бесстрашный человек, стала бояться и за себя, и за Журку, которого могут похитить или убить. А Журка – это такой дружок, любимый и дорогой.
Милочка, чтоб не растягивать время, позвоните мне по телефону и сообщите мне о дне приезда. Очень жду, очень радуюсь. Постараемся встретить как можно лучше. Крепко целую и обнимаю.
Галина Козловская – Людмиле Чудовой-Дельсон
9 марта 1985
Милочка, друг мой!
С Весной Вас! Раньше 9 марта полагалось прилетать жаворонкам. Мамы пекли детям на радость смешных птиц из теста, которые таращились на нас изюмными глазами. Но, увы, сегодня вместо птиц с неба валит и валит снег, к недоумению сада, которому уже пора цвести. Журка также ропщет на обманы весны.
Мои ивушки сдуру уже распустили сережки и ночным морозом погибли. Не знаю, отойдут ли. Прогнозы дурные на весь март – снег, холод, метели. Вот вам и Азия – страна солнечных дней и ранних цветений.
Но всё же будет весна – у вас на Севере долгая и свежая. А мы, верно, из зимы сразу вступим в лето, с жарой, которая отомстит нам за суровую зиму. Не сердитесь, милая, что долго не писала Вам. Из-за резких перепадов давления в долгие хмурые дни, когда небо ложилось прямо на темя, – я тихо подыхала. Тяжкие мозговые спазмы не давали возможности ничего делать, и я, к счастью, спала, спала целыми днями. По ночам слегка отходила, чтоб утром начинать всё сызнова.
А проглянет солнце, и я счастлива: леплю и запоем пишу стихи, и у меня желание сделать всё то, что хочет душа. Очень во мне всего чего-то много бывает, и чувство жизни удивительное. Это, наверное, назло спазмам. Я даже забываю о своем одиночестве.
Боря вот уже полтора месяца в больнице, где, я надеюсь, ему вылечат наконец бронхи. Он мне звонит каждый день, но меня печалит его грустный голос.
Ко мне приходят Клавдия Ивановна и Милочка, Ваша маленькая тезка, которая приносит мне что-то с базара и благодаря которой я не умираю с голода. Она вернулась ко мне после двухлетнего пребывания в Нетях. Я очень рада. Она добрая душа и часто приносит мне прекрасные книги.
