Книга Поцелуй кувалды - Владимир Антонов

Вот такими нерадостными оказались последние минуты пребывания на Родине. Ожидавшая Мишу у паспортного контроля, его жена, была само воплощение праведного гнева: «Ты у меня на стройку пойдёшь работать завтра, гад, вместо прогулок по венским улицам и паркам, бутылки собирать будешь… как последнего лоха развели… аналитик ёб-ный… я тебе говорила, а ты…». Миша стоял понурившись с опущенными в пол глазами и с полным осознанием своей вины…

Самолёт приступил к снижению и скоро под аплодисменты трёх десятков лиц без гражданства в основном еврейской национальности коснулся колёсами бетонного покрытия посадочной полосы венского аэропорта. Пока летели Галя подсчитала потери и к концу полёта пришла к неутешительному выводу, что денег в сумме ста восьмидесяти долларов, трёх Командирских часов и её золотых украшений по цене лома на общую сумму ещё восемьсот пятьдесят долларов хватит от силы на первые три недели жизни в «логове капитализма» прекрасной Вене. Это если не дадут пособия в Сахнуде. Если дадут, то будет попроще, хотя пособие-то смехотворное – триста на одного еврея в месяц! «Этому раздолбаю ни одного доллара на пиво! О чём он там мечтал? – Венских сосисочек с пивком! – Не в этой жизни… Может действительно его на стройку разнорабочим…? Или на рынок грузчиком к бухарским евреям – они там заправляют с семидесятых…? Ладно, до места доберёмся – посмотрим», – она скосила глаза влево, где на соседнем пассажирском кресле угрюмо восседал её муж, не проронивший за время полёта ни одного слова. Его душили разные мысли. Первая: «Надо как-то связаться с нашими. Они помогут! Как связаться?… В конце концов ведь это не я виноват, что у нас таможенники такие суки». Не найдя ответа на первый вопрос, голова военного аналитика сама себе задала следующий: «Может, пойти к американцам и рассказать, что я специальный агент Гризли? Наверняка дадут денег… наверное, даже много дадут. Но тогда перед ребятами будет неудобно. Особенно перед адмиралом. Вот ведь, бл-дь, вляпался я с этими долларами. Все нормальные евреи кто марочек почтовых парочку прихватил по цене того портфеля с долларами за одну марочку, кто часов триста штук «до востребования» на венский Главпочтамт отправил… Эта зараза делает вид, что я один виноват, а сама-то тоже не хотела со всем этим барахлом связываться. Может, всё-таки к американцам?…». Третья мысль: «Надо Игорю позвонить. На следующей неделе ему в кассе аптекоуправления отдадут пять тысяч за проданные члены. Моих денег за мои члены, между прочим… ну не совсем мои – у меня свой только один. Я имею в виду силиконовые. Надо его попросить – пусть купит на них фотоаппаратов Киев и часов и по почте отправит в Вену… А вдруг нас здесь продержат совсем недолго… тогда вообще всё пропадёт. Нет! – не годится. Что же делать? Чувствую, что придётся идти к американцам». Неприятный толчок локтем в правое подреберье отвлёк Михаила от предательских мыслей: «Прилетели! Вставай, придурок. Мы в Вене!». Галька, несмотря на неприятности последних часов, чувствовала себя прекрасно. В полёте ей пришла в голову только одна мысль, но, как ей казалось, очень правильная: «Завтра в Сахнуде скажу, что у меня муж знает очень много военных секретов, и тогда нам дадут денег. А ему скажу, чтобы сразу всё не рассказывал, чтобы потом ещё дали…». С этими мыслями семья Филоновых спустилась по трапу самолёта и ступила на венскую землю.

10

Маленькая и вертлявая работница встречающей организации, наверное, Сахнуда или какой-то другой, долго смотрела в список прилетевших и, наконец, заявила, что никаких Филоновых в списке нет. Да и сама фамилия Филонов на еврейскую совсем не похожа, после чего куда-то надолго исчезла. Всё это время в полном смысле до зубов вооружённые бойцы специального антитеррористического подразделения австрийской полиции стояли молча полукругом в шаге от прибывших с автоматами, готовые начать стрельбу в любой момент. Не нравился им этот Филонов. За годы еврейской эмиграции они насмотрелись на всяких евреев, но этот был гораздо больше похож на арабского террориста, чем на запуганного эмигранта из Житомира или Могилёва. Наконец, вертлявая вернулась и дала отмашку – «этих пропустить».

– Где ваш багаж? – этот вопрос был единственным, который она задала Михаилу и Галине, когда они прошли через паспортный контроль. В её голосе звучало неприкрытое удивление.

– Багаж мы не брали, – ответила за себя и за мужа еврейская беженка Галя, непроизвольно обведя взглядом небольшую дорожную сумку, на ремне свисающую с плеча Михаила. Одежду и дорожные аксессуары она собиралась купить в Вене – ведь денег должно было быть достаточно! – Да, багаж… – Галине в голову пришла отличная мысль, и она тут же закончила фразу, немного изменив её смысл – … у нас отобрали при выезде советские таможенники по приказу КГБ! – Этим она надеялась привлечь внимание к их незначительным персонам. А там, глядишь, и денег немного дадут пострадавшим от КГБ. Подобное практиковалось эмигрантами из Советского Союза достаточно часто, но на самом деле не очень поощрялось принимающей стороной. Вертлявая усмехнулась и понимающе кивнула:

– Завтра в Сахнуде всё и расскажете, – без тени энтузиазма сказала она и жестом пригласила пару присоединиться к остальным прибывшим, ожидавшим Филоновых в автобусе.

Автобус почти бесшумно катился по ночной Вене. Красиво подсвеченные дворцы и парки тянулись вдоль широкого, разделённого зелёной полосой, бульвара с двухсторонним движением. Неоновые рекламы слепили ярким великолепием. Для человека, впервые попавшего за границу, Вена была слишком красива и слишком перенасыщена всеми атрибутами загнивающего капитализма, начиная от казино, кафе, ресторанов и различных баров по интересам и заканчивая разноцветными женщинами «лёгкого поведения», в изобилии маневрирующими по обе стороны бульвара. От всего этого неопытное в восприятии подобного сознание Миши слегка затуманилось. Почти спартанская казарменно – походная первая часть жизни и несколько лет на «гражданке» в холодном и хоть и в красивом, но совершенно неухоженном и каком-то уж слишком мрачном Ленинграде конечно же сделали своё дело. Он был просто не готов к такому. Ведь ему казалось, да и из школьной программы он вынес, что Ленинград – лучший город планеты! Только москвичи осмеливались это оспаривать, считая, что Москва ещё лучше. В чём-то они, конечно, были правы. В смысле снабжения колбасой Москва намного опережала Ленинград! «Пропаду! – настигла паническая мысль, – ей богу, пропаду… Сколько же надо иметь денег, чтобы жить среди этого разнообразного великолепия? Где я столько заработаю? Ведь у нас ни копейки… Что делать?…». Галя относилась к происходящему без паники. Во – первых, она уже была однажды за границей, и неоновой рекламой её удивить было сложно. Три года назад профсоюз работников культуры выделил ей, не без участия заинтересованных лиц, конечно, а проще – по блату, путёвку в Болгарию, где она и насмотрелась почти капиталистического безобразия. Во-вторых, Галя относилась к той породе женщин, которых никогда не покидала уверенность в своей неотразимости и, как следствие, уверенность в завтрашнем дне. Цену себе она знала и ни о чём не беспокоилась. «Красивый город! Дворец на дворце, – подумала она. – Надо завтра на рынок сгоняться, что-то продать из золотишка и насчёт работы для моего козла договориться». В автобусе было оживлённо. Не успевшая перезнакомиться в самолёте, разномастная публика навёрстывала упущенное и активно знакомилась прямо сейчас. По кругу без задержки из рук в руки перемещался стаканчик, в который один из пассажиров непрерывно подливал выдержанный молдавский коньяк «Белый аист». Звучали обычные фразы о свободе, КГБ, ненавистных коммунистах и дяде Моне, который помог с вызовом в Израиль. Настроение нарастало! К моменту, когда автобус остановился у дома барачного типа, построенного специально для советских евреев на окраине Вены, оно соответствовало по десятибальной системе оценке девять с плюсом. До десяти не дотягивало из-за Михаила. Несмотря на выпитый коньяк, он так и не смог за всю дорогу избавиться от назойливого вопроса к самому себе: «Что делать?» и поэтому грустил. Автобус разгрузился и уехал. Вертлявая сахнудовка предупредила приехавших, что завтра у них интервью в центральном офисе и что это очень важно. Поэтому «не надо, господа, больше пить вино-пиво-водку-коньяк. Лучше выспаться». «Кому лучше?» – задал себе вопрос каждый второй новый эмигрант и на всякий случай всё-таки выпил. Каждый первый, а это в основном были женщины, пить не стали. Они стали обустраивать барачный быт – ведь бывалые предупреждали, что в Вене можно застрять недели на три – четыре. А то и дольше. Надо было обживаться основательно. Через какое-то время всё успокоилось, недопитое допилось, а свет в окнах дома – общежития коридорного типа погас. Но жизнь в нём пока не затихла. В одной из комнат разогретому «Белым Аистом» и видом открытых его взгляду пышных форм супруги, Лёве Гинзбургу из Чернигова захотелось любви. Он начал издалека: