Книга Поцелуй кувалды - Владимир Антонов

– Софочка, милая, ты случайно не помнишь – мы когда-нибудь занимались любовью в Вене? Лично я такого припомнить не могу, но зато я помню, что говорил по этому поводу твой дядя – рэбе Хацкилевич.

Лёва закончил фразу и вопросительно уставился на жену Софу, только что вернувшуюся из душа, отстояв перед этим в очереди почти целый час. Глядя в зеркало и пытаясь привести в порядок пышные волосы, Софа ему отвечала:

– Дядя много что говорил по этому поводу, но я помню, что он сказал тебе на прошлой неделе, когда заходил к нам в гости, чтобы попрощаться. Он говорил, что спать со мной – слишком ответственное дело, чтобы перед этим разогревать себя коньяком. Ты что не знаешь, что я беременею не только от твоего члена, а даже только от его самого вида даже в нерабочем положении. Ты хочешь мне сделать пьяного ребёнка с крылышками Белого Аиста? Закрой глаза и иди спать – завтра трудный день.

Лёва тяжело вздохнул, но был вынужден признать правоту своей жены и по поводу ребёнка, и по поводу трудного дня. «Завтра она у меня так просто не отвертится», – была его последняя мысль перед тем, как он вернулся в Чернигов… во сне, конечно.

Молодая пара из Кишинёва, расположившаяся в одной из комнат напротив, активно обсуждала перипетии сегодняшнего дня и планы на будущее. Её звали Зина, она была оптимисткой, и она была русской. Он же носил красивое имя Альберт, был ярым пессимистом и был, естественно, евреем.

– Альбертик, масюнечка! Мы это сделали – мы в Австрии! – Зинаида была перевозбуждена и никак не могла остановить поток своего красноречия. «Распотрошив» чемодан прямо на кровати, она теперь пыталась разложить его содержимое по полкам старого – престарого бельевого шкафа, занимающего по площади почти половину комнаты. Ничего не получалось. Вещи путались, она их перекладывала в другом порядке, и ничего не получалось опять… и опять. – Как хорошо, что ты со мной согласился и мы теперь поедем в Америку. Там мы снимем хорошую квартиру, купим новую мебель, ты сразу пойдёшь работать, а я буду учиться. Сначала выучу английский, потом пойду учиться на адвоката… надо же идти вперёд…

Альберт перебил её словами:

– Думай, что говоришь, а если не умеешь думать – не говори вообще. Какой адвокат!? Ты хоть представляешь, сколько это может стоить – выучить тебя на адвоката? А вперёд мы пойдём только тогда, когда я буду уверен, что нет необходимости возвращаться назад… на адвоката, блин… На портниху выучись для начала. Я тебе три года назад швейную машинку подарил – ты что шить научилась? – не дождавшись ответа от, наконец, примолкнувшей жены, Альберт добавил опять: – на адвоката она учиться будет лет десять, а я буду вкалывать с утра до вечера… Ты этого хочешь? И вообще, лучше бы я в Кишинёве остался. Сейчас бы с ребятами пиво пил, а не в этой каморке с тобой…

Не менее «содержательными» были разговоры и в других комнатах общежития, но в большинстве случаев они сводились к ещё «горячим» воспоминаниям о том, каким «большим» человеком был Сеня у себя в Могилёве или Яша в Харькове и что они будут теперь делать, когда доберутся до Брайтона.

– Только не вздумай завтра сказать на интервью, что ты заведывал овощной базой – тебя сразу же отправят обратно в Гомель без выходного пособия, – сказала Рая Соломоновна, бабушка двух внуков, своему мужу Ефиму Яковлевичу. – Запомни! – тебя притесняли и преследовали как еврея всю жизнь прямо со школы, а твои папа никогда не работал в исполкоме. Ты сам работал на той же овощной базе, но только не заведующим, а обычным грузчиком. Ты всё понял?

Ефим Яковлевич соглашался и в доказательство кивал головой в такт задаваемым вопросам и инструкциям Раечки.

– Ты зачем притащил с собой партбилет!? – возмущённым полушёпотом вопила Фира Гольдберг, зажав своим роскошным бюстом в угол мужа Веню, – дай его сюда, идиот, я его прямо сейчас сожгу. Ты что не понимаешь, что из-за этой гадости нам не то, что звание беженцев не дадут, – нас уволят из числа эмигрантов и отправят домой…

– Не уволят. Просто в Америку могут не пустить. А я и не хочу в Америку. Что я там не видел? У меня все родственники в Израиле и никто не жалуется… и с работой мне там легче будет – не так уж много евреев в холодильниках разбираются, как я. Они их только продавать с «наценочкой» в сто процентов научились, а ремонтировать только я умею. А в Израиле жарко и всем надо, чтобы холодильники работали, как часы. Вот и подумай, куда нам лучше ехать. А партбилет я дяде Лёне обещал – у него коллекция. Там у него даже билет РСДРП есть, не считая билетов ВКПб, ВЦСПС и всяких других. Он за него пятьдесят долларов мне обещал. А ты сожгу… сожгу.

Веня возмущённо передёрнул плечами и отвернулся от Фиры, считая вопрос исчерпанным.

Миша не спал. Он лежал на спине с открытыми глазами и обдумывал ситуацию. Рядом лежала, но тоже не спала адмиральша Галя. Она уже всё придумала, причём на обдумывание ситуации у неё ушло всего пятнадцать минут – сказывался опыт матёрой спекулянтки билетами в городке аттракционов и другими товарами народного потребления.

– Поедем завтра на рынок сразу после интервью. Кстати, а ты еврейские праздники выучил или так и продолжаешь путать Иом-Киппур с Рош Ха-Шаной? – Не получив ответа, она пихнула мужа в левый бок: – Эй, на мостике, я к кому обращаюсь?..

– Да выучил я праздники, выучил… Могу рассказать. – Блефанул Миша и потёр левый бок. – Острые у тебя локти, зараза… печень всю отбила.

– Печень у тебя с другой стороны. Там, где ты себя по ударенному месту гладишь, бедненький ты мой, всего лишь утолщённая жировая прослойка. Худеть надо! Да ты и похудеешь сейчас быстро. Ты думаешь я тебе завтра альпийской баранинки приготовлю на обед? Я тебе салат приготовлю с луком, точнее, из лука. Полезно, низкокалорийно и от инфекций всяких помогает. Стройным, как Ален Делон, будешь! Так вот завтра после Сахнуда поедем на рынок. Найдём там среди бухарских евреев того, кто золото скупает, и договоримся. Потом предложим нашим продать и заработаем на разнице! От тебя ничего не требуется – просто будь рядом. Мало ли чего. Как тебе идея?

Идея Михаилу понравилась. Ничего не делать – это было именно то, что он любил и что ему было очень нужно. Особенно сейчас, когда больше всего хотелось лежать и страдать… страдать о покинутой родине, друзьях, Североморске, потерянных двадцати тысяч долларах.

– Идея на отлично! Ты у меня молодец, Галчонок! – С энтузиазмом воскликнул Миша и отвернулся. Он не хотел, чтобы жена увидела, насколько он разочарован. На самом деле он хотел сразу после интервью «соскочить» от Галки и где-нибудь-таки попить пивка с венскими колбасками. Но, похоже, этот номер не пролезал. Возник ещё один повод для страданий.

– Тогда спать! – прозвучала короткая команда, и супруги синхронно повернулись на правый бок.

Утро началось с противного гудка вчерашнего автобуса. Это означало, что на завтрак и утренний туалет времени почти не осталось. Проспали! Миша в одних трусах вылетел в коридор, чтобы среди первых добежать до туалета, который оказался уже занятым. Более того – Михаил оказался в очереди третьим! Ночь страданий не прошла даром – он выглядел помятым и каким-то жалким. Ему, к тому же, очень хотелось в туалет сразу и по-маленькому, и по-большому. Однако, жалкий вид не смягчил сердец ожидающих в очереди, и никто даже и не подумал пропустить его вперёд. Надвигалась катастрофа. Дверная задвижка щёлкнула изнутри и дверь начала открываться. Сметая очередь и не обращая внимание на возмущённые возгласы публики, Миша ворвался в туалет и, даже не заперев дверь, запрыгнул на унитаз. Наступило облегчение… и только теперь он запер дверь изнутри. С этого момента половина евреев-эмигрантов, проживающих в общаге, с ним больше не разговаривала и не здоровалась. По их мнению, так обойтись с очередью мог только очень невоспитанный человек и явно не еврей…