Книга Инвалид детства - Олеся Николаева

Я спросилотца Иеронима о том же, а он посмотрел на меня внимательно и сказал только однуфразу: Бог и душа — вот и весь монах, а место их встречи — мир.

----------------------------

Последниймесяц я старался много молиться, и дошло до того, что, подсчитав, я выяснил,что без труда делаю по 500 земных поклонов в день. Пошел к старцу проситьблагословение на пятисотицу. А он посмотрел на меня как-то особенно внимательнои говорит: надо начинать с малого. А если мы в малом верны, тогда и большоеполучить сподобимся. Делай по три поклончика с сокрушением, и довлеет.

Я пришелприунывший и растерянный — опять мне не доверяют! Вечером встал на молитву,вычитал правило и начал поклоны класть. Чувствую — ноги, будто свинцом налились— тяжелые, еле сгибаются. Спину ломит, плечи болят, мышцы ноют. Тяжело. Чтотакое? — думаю. — Еще вчера по 500 поклонов отбивал с легкостью, а сегодня итри — с трудом.

СпросилДионисия. Он сказал: те 500 поклонов ты делал по гордыне да по своеволию, какэтакий супермен, и потому тебе легко было. А эти три — по послушанию, какпростой чернец, поэтому тебе и трудно.

Я спросилТавриона. Он сказал: то же самое и во время поста. Если человек голодает посвоей воле — только плоть противится ему, только естество. А если он к тому женачинает этим гордиться — лукавый еще ему и поможет: человек практически совсемможет отказаться от еды. Когда же он постится во имя Господа — уже сам дьяволвосстает на него. Потому что, как писал апостол Павел, «борьба наша не с плотьюи кровью, а с духами злобы поднебесными».

Отец Дионисийназывает меня теперь «монашествующий ковбой», а я его — «ковбойствующий монах».

--------------------------

Почему,почему уже целую неделю старец не допускает меня к себе? Может быть, он нехочет меня видеть? Тогда мне здесь нечего делать, и я уеду, уеду! Что я такогосделал? В прошлый раз я исповедовал ему только помыслы против о. Тавриона, чтоон не дает писать мне иконы и, только я заканчиваю работу, сразу прощается сомной. А о. Дионисий остается у него пить чай. Почему он относится ко мне как кнаемнику, от которого можно отмахнуться? Я тоже учился рисовать у известныххудожников, и они часто приглашали нас с мамой в гости и не гнушались моегообщества. Почему отец Иероним тоже меня отвергает? Неужели я всем здесь надоел?

Ирине вдругстало жалко его. «И правда, — подумала она, — почему они не дают Александруписать иконы? Почему не дорожат им? Она вспомнила, что в детстве он был оченьчувствителен, ласков и плаксив, как девочка. Один раз старый Александр ударилего за то, что, расшалившись за обедом, он стал коверкать слова, все времяповторяя одну и ту же фразу «тюп ти мяти», что означало «суп с мясом».

— Прекрати! —старый Александр посмотрел на него тяжелым остановившимся взглядом.

Но Саша,поднеся ложку ко рту, вновь произнес, давясь от смеха:

— Тюп тимяти.

СтарыйАлександр схватил его за ухо, выволок на середину комнаты и дал пинка,демонстративно отряхивая после этого руки. Саша проплакал взахлеб до самой ночии несколько дней не произносил ни слова, поглядывая исподлобья не только наотца, но и на Ирину.

— Ты пойми, —говорила она мужу, — есть натуры грубые, невосприимчивые, переносящие слегкостью и плевки и побои, но твой сын имеет настолько тонкую организацию, чтоон, как мембрана, чутко реагирует на малейший раздражитель.

------------------------------

Господи,Господи, — читала она дальше, ничего не замечая вокруг, — что же теперь будет?Какой ужас! Как мне теперь смотреть в глаза о. Тавриону и о. Иерониму?Дионисию, наконец? Какой стыд!

Приезжал о.Анатолий с соседнего прихода и предложил мне великолепную идею писать с нимвместе житие старца Иеронима. Он, оказывается, уже несколько лет записываетрассказы его духовных чад о чудесах, пророчествах, кротости, мудрости и прочихсвидетельствах его святости. Даже собрал кое-какие биографические данные. Аменя зовет разделить его труд, потому что, говорит, у него стиль хромает, и онникогда не может догадаться, куда поставить запятые. На радостях мы с ним зашлив магазин, купили водки и красненького и выпили у меня в подвале, закусываяяблоками. Он-то ничего — уснул на дровах без памяти, и никто его не видел, а явылез на воздух да и упал во дворе и даже не мог доползти до кельи. А тутслужба кончилась, народ стал из храма выходить. Помню только, что надо мнойсклонился монах Леонид, перекрестился да как завопит: «Александр преставился,раб Божий!» Меня подобрал о. Таврион и перетащил к себе. А потом мне сталоплохо, и он сам мне тазы носил, умывал холодной водой и вытирал полотенцем. Апотом я уснул на его диванчике. А когда проснулся — он стал отпаивать меня чаемс вареньем и каким-то соком. И одеялом укутал, потому что меня бил озноб. А яеще, как дурак, стал у него выспрашивать: отец Таврион, как вы в Богауверовали? А он сказал: прочитал в 15 лет Евангелие да сразу поверил, что таквсе и есть. А потом он стал мне все о себе рассказывать — как отец от негоотрекся публично, когда Тавриона постригли в монахи, потому что он,оказывается, какой-то крупный обкомовский начальник. Меня удивило, что отцуТавриону только двадцать четыре года и он ровесник отцу Анатолию, хотя кажется,что он гораздо старше. Я хотел было идти в свой подвал, а он говорит:оставайтесь здесь, вам надо выспаться, — и уложил меня на свою постель. А сампримостился на узенькой скамеечке. Я говорю: отец Таврион, я так не могу. А онговорит: ничего, я привык.

Господипрости меня! Мне так стыдно!

----------------------------

Я пришел к о.Тавриону и подарил ему тоненькую французскую кисточку. А он говорит: она вамсамому скоро понадобится. Я говорю: зачем? А он: иконы писать. Я говорю: когдаона мне понадобится, мне Бог пошлет. Он улыбнулся и взял. А я говорю: отецТаврион, простите меня! Я вас так люблю, так люблю, может быть, только отцаИеронима чуть-чуть больше, чем вас. А он говорит: надо всех любить одинаково. Яговорю: что ж, я и старостиху должен любить так же, как вас? Он кивнул. Ядумал, что он надо мной смеется, и говорю: сердцу не прикажешь. А он говорит:надо в каждом человеке любить образ Божий, а если сердцу не прикажешь — то этоуже не любовь, а пристрастие. Я говорю: а это что — плохо? А он говорит: этовредит душе, как и любая страсть.

----------------------------

Я спросилстарца Иеронима: как же так? А любимый ученик Господа — апостол Иоанн? А старецответил: тот, кто больше любит Господа, тот и любимый ученик, потому что Богесть сама любовь.

А житие его —не благословил писать.

----------------------------

Я опятьпристал к о. Тавриону с вопросами о пристрастии. Он сказал: бывают между людьмитакие связи, построенные на пристрастиях, которые вредят душе. Их нужноослаблять, а порой и вовсе от них отказываться. Я спросил: что же, отецТаврион, если я вас так люблю и так к вам привязан, мне по этой самой причиненужно отдаляться от вас? Он ответил: если вас это смущает — конечно, ибо сказано— какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей навредит,или какой выкуп даст человек за душу свою? Я спросил: неужели так страшналюбовь Христова? А он отвернулся и ничего не ответил.