Книга Искусство умирать - Сергей Герасимов

Впрочем, продовольственная проблема была решена.

Уже тогда некоторые заносчивые, себялюбивые и очень богатые господа, отходя в мир иной, предлагали свой генетический материал для тиражирования, мечтая возродиться в тысячах и миллионах собственных копий. Первый опыт по тиражированию человека был произведен в том же несчастливом две тысячи четырнадцатом году. Началось выращивание двухсот двенадцати копий известного ученого. Но, хотя двести двенадцать близнецов выращивались в одинаковых условиях и имели одинаковые имена и лица, они вырасли совершенно различными людьми. И ни один из них не проявил исключительных способностей к математике – области, в которой творил их папаша-гений. Гениальность оказалась слишком сложной штукой для тиражирования. Тогда медики взялись за вещи попроще и преуспели.

Первым несомненным успехом евгеники (науки об улучшнии человеческой породы) стало избавление от болезней зубов. Был выделен и уничтожен ген, разрушающий человеческие зубы. Как известно, зубы – самая древняя деталь человека, это остаток наружного скелета, отзвук тех дней, когда наши предки были чем-то вроде мягких пауков, закованных в хитиновые панцири. Уже несколько веков человек практически не ел жесткой пищи и необходимость в зубах вроде бы отпала. Зубы стали портиться и выпадать не только у стариков, но даже у юношей. Милые девушки, улыбающиеся блестящими зубными протезами, стали обыкновенным явлением.

И вот, наконец, наука сказала свое слово: человеческие зубы снова стали прочны и могли вырастать в течение жизни столько раз, сколько нужно. Один нормандец, желая поставить рекорд, выбивал сам себе левый верхний клык двести восемнадцать раз и двести восемнадцать раз клык отрастал. После двести десятнадцатого удара нормандец превратился в полного идиота, из-за частых сотрясений мозга, и прожил остаток жизни в клинике, со связанными руками – он так и не избавился от привычки выбивать собственные зубы. Этот случай вошел во все учебники психиатрии.

Генетическая информация человека довольно быстро была расшифрована, каждый ген собран на конвейере, как автомобиль, и встал вопрос о создании искусственного человека высшей расы. Пока ученые медики обсуждали проект века, оперируя нечеткими моральными понятиями, другие ученые медики уже начали выращивать искусственных уродов для продажи. Уроды выставлялись напоказ и имели большой успех, поначалу. Бизнесс процветал и процел настолько, что перерос сам себя. Уродов стало так много, что они больше никого не удивляли. Те из уродов, которые были жизнеспособными и могли размножаться основали Лигу Искаженных Существ и стали размножаться особенно быстро. К концу двадцать первого века искаженным существом была примерно каждая восемнадцатая человеческая особь.

Высокоморальные медики тоже постепенно договорились между собой и стали выращивать высшее существо. Сразу же возникла проблема: представления о высшем существе были у каждого свои. В результате было выведено сразу несколько здоровых и красивых человеческих пород: одни были предназначены для занятий спортом, другие – для долгожительства, третьи имели неограниченную сексуальную потенцию, четвертые были склонны к умственному труду. Возникло несколько каст, презирающих друг друга. Самые сильные, как это обычно и бывает, были самыми тупыми и обожали притеснять самых умных. Пришлось срочно разрабатывать несколько законодательств для каждой касты в отдельности.

Женщины наконец-то избавились от родовых мук, так как детей стали выводить удобные технические устройства. Ембрион зарождался ествественным образом, а затем пересаживался в инкубатор. Возникли два женских движения: Движение за Здоровое Рождение и Движение за Правильное Рождение. Члены этих движений люто ненавидили друг друга и называли друг друга в прессе и по телевидению самыми непотребными словами. Непотребные слова были разрешены одно время, потом их снова запретили. Без запрета их оказалось слишком неинтересно произносить.

Теперь семейная пара могла иметь ровно столько детей, сколько пожелает.

Единственный эмбрион мог быть размножен в любое количество особей, как женского, так и мужского пола. Некоторые обеспеченные семьи имели десятки и даже сотни близнецов (естественно, самых лучших и без наследственных болезней), большинство же семейных пар не имели детей вообще. Бездетные партнеры часто расходились и сходились снова. Слово «любовь» почти вышло из обихода и употреблялось в основном в сентиментальных кинороманах. Влюблялись в обычно лишь дети, это было интересно, но не привлекало. Если влюблялись взрослые – все окружающе имели идеальное развлечение. Даже половая любовь стала терять популярность, так как были изобретены более совершенные методы наслаждения.

Все эти положительные достижения прогресса оттенялись некоторыми скромными негативными тенденциями. Во-первых, роджение человека теперь не требовало от женщины ни малейших усилий, а тем более мук, поэтому женщины (да и мужчины) стали относиться к своим детям без особенной привязанности. Если ребенок погибал – из-за болезни или из-за несчастного случая – отец с матерью обычно не огорчались, а делали нового ребенка. Ведь это же так просто и даже приятно.

Постепенно человеческая жизнь настолько утратила ценность, что перестала цениться не только репрессивными струкрурами, но и самими хозяевами жизней.

Резко возрасло количество самоубийств. Большинство людей предпочитали уходить из жизни добровольно. И не из-за боли, страха или обиды, а от скуки, испытав все прелести и изьяны жизни.

Дети очень редко были похожи на своих родителей – недостатки родителей подправлялись и заменялись жалаемыми достоинствами. Но на рубеже веков возникла мода на все естественное и примерно две трети детей рождались если и в инкубаторах, но без особых чудачеств. Анжел был еще до зачатия задуман очень мускулистым альбиносом. Таким он и был рожден.

До маяка было около трех километров. Зонтик подошел к сооружению, обошел его со всех сторон, даже облетел, на всякий случай, и заглянул в окна. Живых существ в здании не было. Воздух был чист и не заразен. И ничего опасного в радиусе нескольких километров.

Орвелл собрал группу. Бат, Фил и Гессе вооружились, а Штрауб и Анжел не взяли с собой ничего – им нравилось драться голыми руками. Орвелл имел прибор опасности и пистолет. Трава была выше колен. На самых длинных стеблях сидели большие зеленые кузнечики и совершенно не боялись людей. Они уже перестали стрекотать и готовились к ночи, сворачивая крылышки. Стебли сгибались под их тяжестью и напоминали тугие колосья. Закат разгорался как пожар. На фоне алого неба здание выглядело черной шпилькой с просветом на верхнем этаже.

– Это действительно похоже на маяк, – сказал Гессе. – Я видел настоящие старые маяки в Средиземном море. Зачем его построили здесь?

– Они были странными людьми и любили развлекаться, – ответил Орвелл, – могли построить его для развлечения.

– Подойдем – увидим, – сказал Анжел и раздавил кузнечика в кулаке. – Надо же, а ведь кусается, тварь!

Орвелл посмотрел на прибор опасности: сейчас, когда они приблизились к маяку, прибор указывал точно на это здание, но стрелка вибрировала – так, будто опасность ждала в каждом уголке каждой пыльной комнаты. Они подошли к наружной двери.