Книга За что любят Родину - Алексей Юрьевич Герман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Видно, где-то неподалеку были, со своим заданием. Они со своим командованием связались, запросили:
– Там разведка в окружение попала. Разрешите помочь?
Командование дало добро…
А боевики нас уже в плотное кольцо взяли. Поняли, что патроны у нас кончаются, почти вплотную подошли.
Все, думаем… Еще минута, две… и последняя пуля…
И тут спецназ вышел со стороны леса и шквальным огнем отбросил боевиков.
Подошли к нам. Собрали раненых, убитых. тогда только подполз к нам наш санинструктор, старший прапорщик, и вколол промедол.
Боль все не приходила, но ребята боялись – вот-вот начнется.
Вовка, у которого кисть оторвало, просит:
– Уколите еще!
А у прапорщика слезы по бороде текут:
– Вован, там столько раненых! Промедола на всех может не хватить. Давай я всех обколю, если что останется, я тебе еще вколю!
Ну и все… Собрали нас, раненых, убитых, расстелили плащ-палатки, положили и понесли. Разделились на две группы, одна прикрывает отход (боевики нас все время преследовали), другая уносит убитых и раненых. Кто устает нести, идет прикрывать отход.
Меня Паша Филимонов нес. Сам раненый, его снайпер по касательной в голень ранил. А там кочки, кочки… Плащ-палатка подо мной о них терлась, терлась и прорвалась. Я из нее и вылетел. Был бы жив, снова убился бы, наверное.
Тогда пацаны взяли автоматы, по двое за дуло и приклад, а ремни мне под спину. так меня на этих автоматах и тащили. Часов пять тащили, высота-то большая. Мы отходим, а боевики все время следом, не отстают.
Когда к подножью спустились, там уже ждали нас. Внутренние войска. Дагестанский ОМОН. тогда только отстали.
Нас сразу в машины погрузили. Ребята, кто цел остался, рядом. На руки взяли, бушлатами накрыли, и в госпиталь… там анестезия, и стали к операции готовить…
Кажется, я с тех пор и сплю. А как жить, если все спишь, и сны эти душу до корки высасывают? Если не умер, так жить надо, или уж умереть совсем, успокоиться… Устал я от такого, не могу больше лежать, понять хочу.
Как все так вышло? Рота наша уже ночью в горы пошла. Утром штурм начаться должен был. А на рассвете вдруг оказалось, что боевиков слишком много. Кто за ночь их посчитал? Какая разведка? Мы сами разведка… Когда пять сотен в гору пошли, ретранслятор отбивать, село, выходит, пустым осталось?
Что ж, нас подыхать бросили и сами в село не вошли. Может, я чего не понимаю, думал. Не солдатское это дело, понимать.
Сам искал им оправдания, мне оно нужней было: раз боевики ушли, зачем в село входить? Знаю, слыхали: каждый мнит себя стратегом…
Но нас-то даже не пытались спасти! «Держитесь, – говорили, – до последнего!»
Знали ведь, выбора у нас нет. так и так в ад, всех пацанов, строем!
После бы роту геройски погибшей объявили. Срам свой за чужими могилами спрятали.
Почему боевики не сами себя, а друг друга. Чтоб живыми не сдаваться.… Веруют разве больше?
Почему «Русь» только нас услышала? Почему бригада сама помощи у соседей не запросила?
Может, пацаны бы живы остались, может, и я бы пулю поймать не успел…
Парни, что с оберегами погибли, говорили: на все воля Божья. Как же это? Они ведь молились все время. Родители их, знаю, молебны разные заказывали.
Взводный наш, что в вагончик первым ворвался, он Афганистан прошел, первую Чеченскую, вторую, а тут…
Пулеметчик, он их несколько часов сдерживал, мы голову поднять не могли. Птица один в окопе отстреливался, мы ему перебежать не дали, может, жив бы остался.
Гранаты все обратно выкидывали, почему Вован – Герой? Он, что, собой ее накрыл? Свою жизнь спасал, наши только заодно со своей. А нужна мне такая жизнь, ни жить, ни умереть, меня об этом спросили?! Может, лучше остался бы там, у вышки, и конец мороке…
Я с тех пор и не живу, сплю только. Ну и ладно бы. Но во сне другая жизнь приходит, не моя. С этим-то что делать?
Вначале я даже радовался. Во снах жизнь была, девушки.
Вот я вроде курсант. Жив, здоров, форма на мне снова. Вот на машине новой по городу еду, и лихо так. В президиуме сижу, все вокруг суетятся, а я сижу. Я будто всё наверху, выше других. И хорошо мне от этого. Запомнить старался, как-то историю выстроить из мелькания, впрок жизнью запастись. Жить-то, на самом деле, хотелось, наверное.
Но скоро понял, сны не мои! то есть сны-то мои, но жизнь в них чужая. И я уже догадывался, чья. Во сне я все левой делал, и ловко так делал, будто с детства левша.
Пригляделся, – я уже научился тогда «картинку» останавливать, мир чужими глазами видеть, – а на правой-то у меня протез!
Тогда и сложилось все. Вован письмо министру нашему написал. Для него, как для Героя, исключение сделали. Он в училище наше поступил. Куда-то там избрали его, председателем обществ разных сделался. Свадебный генерал, короче, и все у него в шоколаде.
И я его возненавидел! Может, больше за то, что так долго его жизнь за свою принимал. Умом понимаю, не за что мне его ненавидеть, любой бы на его месте гранату выкинул. так фишка легла. Но ненависть не проходит! Куда-то мне выместить ее надо. Ломает меня от этого! Я убить его хочу. И знаю теперь, что могу. Во сне я в нем. Вижу его глазами, руль одной левой кручу, лихачу. Баб его…
Вот он жениться осенью собрался, дом строит. Невеста его, то ли Юля, то ли Вика, я во сне плохо слова разбираю, больше вижу или так знаю. Он с ней или ночью в парке, или на людях почти, чтобы на нерве. Просто так не может.
А у меня невесты нет. У меня ничего нет, даже жизни своей нет! только одно желание осталось – убить. И ведь могу! Я за него теперь не только в постели обломаться могу, я руль повернуть могу. Раз… и на встречку! И все кончится. Сны мои кончатся…
А убить хочу. Хочу и могу, оттого, наверное, не убиваю…
Он замолчал, будто раздумывая, продолжать ли еще. Но темные губы уже слиплись, взгляд сделался потухшим. Невидящими глазами уставился он за мое плечо, в черное по-ночному окно.
– Ну да, ну да…
Подождав немного, я отложил ручку. Пока он говорил, я все черкал на листе какие-то рисунки, значки. Непонятные мне самому схемы, мудреные спиралевидные конструкции.
Сумасшедший наоборот на мою голову! А ведь так хорошо день начинался…У нормальных-то психов в их больную голову обычно другой кто-то подселяется, мысли разные нашептывает, картинки показывает. Этот же сам в чужой голове окопался, и я его теперь оттуда выуживать должен. Не то он, видите ли, убьет Героя в собственном сне. Верю – не верю?.. Станиславский, твою мать!..
Галлюцинаторный бред! Срочная госпитализация! Галоперидолом тебя лечить надо, в лошадиных дозах, пока не поздно. Впрочем, поздно уже давно было…
Этого я ему, конечно, не говорю. Лучше так, на его языке.
Вот твои вводные. Несправедливость. Противоположные чувства к одному и тому же человеку. И, наконец, сны.
Касаемо несправедливости. Не секрет, что подвиг обычно результат чьего-то разгильдяйства. Часто он совершается из страха. Страха за других, за себя, страха подвиг не совершить, струсить, проявить слабость. Бывают спонтанные, почти мгновенные действия, не связанные с осознанным самопожертвованием. Это случай.
Несправедливость в чем? На войне атеистов не бывает. По крайней мере, в судьбу верят все. так вот, ваши окопные жизни оказались нужны этой самой Судьбе. Зачем, вопрос не к психиатру. И Герой ваш, вернее, рука его, – всего лишь рука Судьбы, которая, после совершения действия, руку свою обратно у него забрала.
Блага же, свалившиеся на него, всего лишь небольшая компенсация за ваши, нужные, возможно, куда больше, чем его, жизни. Вряд ли бы
