Книга Герой - Уильям Сомерсет Моэм

Полковник Парсонс сидел у окна столовой, наслаждаясь последними мгновениями уходящего дня, и просматривал «Стандарт», желая убедиться, что ничего не пропустил. Наконец с легким вздохом он сложил газету, снял очки и убрал в футляр.

– Все прочитал? – спросила его жена.

– Да, думаю, все. Ничего интересного.

Он выглянул в окно на поддерживаемую в идеальном состоянии подъездную дорогу, на аккуратно подстриженные кусты лавра, отделявшие палисадник от общественного пастбища. Со счастливой улыбкой задержал взгляд на триумфальной арке, которая украшала ворота к возвращению сына – его ждали завтра – из Южной Африки. Миссис Парсонс прилежно вязала носок для мужа, пальцы работали ловко и быстро. Он наблюдал, как поблескивают спицы, находившиеся в непрерывном движении.

– Дорогая, ты испортишь зрение, если и дальше будешь вязать при таком свете.

– Мне смотреть не обязательно, – ответила его жена с мягкой любящей улыбкой. Но прекратила работу, похоже, устав, положила носок на стол, разгладила ладонью.

– Было бы хорошо, если бы ты сделала эту пару чуть выше, чем предыдущую.

– И какая высота тебя устроит?

Она подошла к окну, чтобы полковник показал на ноге точную высоту носка, а увидев, тихонько вернулась на стул у камина, опустила руки на колени и умиротворенно ждала, пока служанка принесет лампу.

Миссис Парсонс, высокая женщина пятидесяти пяти лет, всегда держалась несколько застенчиво: превосходя полковника ростом, она стыдилась этого. Ей казалось, что эти лишние дюймы выглядят отчасти оскорбительно. Миссис Парсонс знала, что ее духовный долг – внимать мужу, глядя на него снизу вверх, но физически ей всегда приходилось смотреть на полковника Парсонса свысока. И чтобы никто и никогда даже в малой степени не заподозрил ее в этом грехе, в поведении своем она являла саму покорность, дабы не возникло ни малейших сомнений, что обязанность повиноваться мужу для нее не только прямое указание Библии, но и веление сердца. Добрейшая, отзывчивая миссис Парсонс всей душой любила мужа, восхищаясь и его умом, и его мужеством. Он относился к тем несгибаемым людям, которые всегда шли дорогой, указанной Господом. Гладкое, безмятежное чело жены полковника, спокойствие взгляда, даже строгость прически – прямой пробор посередине и зачесанные назад волосы – говорили о том, что характер у нее искренний, простой и открытый. Для этой женщины зло не имело никакой притягательной силы, о его существовании она знала лишь теоретически. В жизни она видела только один путь – тот, что вел к Богу. Других для нее не существовало. Долг представлялся ей одной рукой с единственным пальцем, и палец этот всегда указывал одно направление. Однако жесткий рот и твердый подбородок миссис Парсонс создавали и иное впечатление. Когда она сидела недвижно, сложив руки и глядя на мужа любящими глазами, со стороны могло показаться, что эта женщина не такая уж смиренная и не склонна прощать недостатки ни себе, ни другим. При всей ее кротости она точно знала, что абсолютно правильно, а что – абсолютный грех, и последнее не простила бы никому, даже тем, кого любила больше всего на свете.

– А вон посыльный с почты! – вдруг нарушил тишину полковник Парсонс. – Джейми еще не мог приехать!

– Ох, Ричмонд!

Миссис Парсонс вскочила со стула, на ее бледных щеках заиграл румянец. Сердце учащенно забилось, глаза наполнились слезами нетерпеливого ожидания.

– Наверное, телеграмма от Уильяма, с сообщением, что корабль вошел в порт, – предположил полковник, чтобы успокоить ее. Но и его голос дрожал от беспокойства.

– Ничего не могло случиться, Ричмонд, правда? – От этой мысли щеки миссис Парсонс сразу побледнели.

– Нет, нет! Разумеется, нет! Какая ты глупая! – Слуга принес телеграмму. – Я ничего не вижу при таком свете.

– Дай ее мне. Я все хорошо вижу.

Миссис Парсонс прошла с телеграммой к окну, вскрыла ее.

– «Приезжаю этим вечером; 7.25. Джейми».

Миссис Парсонс посмотрела на мужа, потом, не в силах сдержаться, опустилась на стул, закрыла лицо руками и разрыдалась.

– Перестань, Фрэнсис, перестань! – Полковник пытался улыбнуться, но у него от волнения перехватило дыхание. – Не плачь! Ты должна смеяться, узнав, что мальчик едет домой!

Он похлопал жену по плечу, и она, взяв его руку, ухватилась за нее, как за надежную опору. Другой рукой полковник поднес к носу платок и шумно высморкался. Наконец миссис Парсонс вытерла слезы.

– Ох, слава Богу, что все закончилось! Он едет домой! Надеюсь, нам больше не придется так тревожиться. Меня трясет от воспоминаний о том, как мы всякий раз ждали газету и боялись читать ее. Как просматривали список убитых, страшась, что увидим в нем имя нашего мальчика.

– Ладно, ладно, теперь все в прошлом! – весело воскликнул полковник, вновь высморкавшись. – Как обрадуется Мэри!

И действительно, он прежде всего подумал о том, что более раннее, чем намечалось, прибытие сына очень порадует Мэри Клибборн, с которой Джейми обручился пят лет назад.

– Да, – кивнула миссис Парсонс, – но она ужасно огорчится из-за того, что ее здесь не будет. Мэри поехала к Полсонам в Танбридж-Уэллс и вернется только к ужину.

– Какая жалость! Боюсь, уже поздно отправляться на станцию и встречать его. На часах почти семь.

– Да, и вечером сегодня сыро. Пожалуй, тебе не стоит выходить из дома.

Тут миссис Парсонс вспомнила про домашние дела.

– Надо же подумать об ужине, Ричмонд. У нас есть холодная баранина, а готовить курицу, предназначенную для завтрашнего обеда, уже поздно.

Они пригласили трех или четырех друзей на обед, чтобы отпраздновать возвращение сына, и миссис Парсонс уже запаслась всем необходимым.

– Что ж, мы можем поджарить отбивные. Надеюсь, Хоуи еще не закрыл свою лавку.

– Я пошлю Бетти. А на сладкое мы можем подать бланманже.

Миссис Парсонс ушла, чтобы отдать необходимые распоряжения, а полковник направился в комнату сына, желая убедиться, наверное, в сотый раз, что все в порядке. Они не один день обсуждали, нужно ли отдать молодому солдату лучшую комнату для гостей или поместить сына в ту, где прошли его детство и отрочество. Остановились на второй и не пожалели сил и времени, чтобы ему там понравилось; ни одна подробность не ускользнула из их памяти, они все ставили и переставляли, стараясь добиться нужного эффекта: войдя в комнату, он должен был увидеть, что за время его отсутствия ничего не изменилось. Так они пытались утолить самое жгучее сердечное желание: чувствовали себя более счастливыми, зная, что стараются ради сына. Когда любишь, самая тяжелая ноша – невозможность что-либо сделать для дорогого тебе человека, а когда появляется шанс сослужить ему службу, это всегда легко и приятно. Они не видели его пять лет, своего единственного ребенка. Из Сандхерста[2] он прямиком отправился в Индию, а оттуда, как только началась война, в Южную Африку. Никто не знал, что пережили одинокие родители за долгую разлуку, с каким нетерпением ожидали его писем, как часто их перечитывали.