Книга Метель - Мари Вентрас

так хорошо. Но все же в глубине мозга уже запустился какой-то механизм, ища объяснение лежавшему в траве предмету. Дойдя до нашего сада, я поняла, что кед на самом деле не один, что чуть дальше, у стены веранды, виднеется второй и он по-прежнему на ноге у хозяйки. Выше — гладкая икра девочки, чуть более загорелая, чем бедро, которое показалось мне очень белым, еще выше — белые шорты и футболка «Пинк Флойд», ее любимая группа из старых, как она говорила. Помню, я еще подумала: что же она лежит на земле, глядя в какую-то точку, непонятно на что. Можно сколько угодно гнать от себя воспоминания — они всегда возвращаются, резко и страшно. Когда я наконец все поняла, я ощутила ужас, который оглушил меня как молнией, пробил дыру от позвоночника до затылка и оставил одну пустоту. Я подбежала к телу, я подняла ее голову, я держала на ладони ее светлые волосы, мягкие, как шелк, я кричала ее имя, чтобы вернуть ее из глубин ада на свет… слишком поздно. Сейчас я открою дверь, и снова будет поздно. Я только и умею, что приходить после того, как все самое страшное случилось.

Коул

Что же я все топаю по этой мешанине? Они мне не семья, у меня нет семьи, и я очень этому рад. Я никогда не хотел связываться с бабой, а раз без бабы детей не заведешь, то и детей у меня нет. От баб одни заморочки. Вечно чем-то недовольны. Будто Господь специально их как-то слепил, чтобы больше нас доставали. Теперь вдобавок им подавай все наравне с мужиками: и работу, зарплату, и права такие же, словно разницы между нами никакой нет. А ведь видно невооруженным глазом: они устроены не так, как мы. Слабые они, вечно ноют, где им понять, что такое настоящая мужская дружба. Клиффорд слышал от туристов, что в некоторых странах Европы они даже требуют, чтобы теперь им говорили только «мадам», а ни в коем случае не «мадемуазель», чтобы, значит, ко всем относились с почтением, как к замужним женщинам. Мы с Клиффордом так смеялись. Там бабы такие же сумасшедшие, как и здесь. Хоть замужняя, хоть незамужняя — от бабы всегда одни неприятности. Разница лишь в том, что в первом случае хотя бы мужик может напомнить ей, кого Бог сотворил первым, а кого вторым. Я говорю о настоящем мужике, а не о всяких там битниках и придурках, которые рассуждают про разные чувства или, того хуже, говорят, что женщина будто бы ровня мужчине. Чего только не услышишь. Даже и не знаю, к какой категории теперь отнести Бенедикта, а ведь я знаю его с детства. Его отец дал мне шанс, взял меня к себе в помощники, хотя я был не местный, и в перспективе уже маячило закрытие лесопилки, а другой работы тут и не найти. Он не стал мне врать, все прямо сразу выложил начистоту. Что работа тяжелая и неблагодарная, зарплата небольшая, никаких перспектив. Я все равно остался, не уехал даже и тогда, когда перестали работать последние машины, когда их разобрали, чтобы увезти куда-то еще, в другой лес, когда уехал последний лесоруб и земля вокруг бараков заросла бурьяном. Идти мне было некуда, а тут вполне можно прожить. Просто надо было держаться рядом с Магнусом. Даже у его тени человек мог многому научиться. При таком отце Бенедикт вырос настоящим мужчиной, по крайней мере, я раньше так считал. Теперь, как появилась эта ведьма в юбке, я его едва узнаю. Ведет себя как дебил. Глаз на нее не поднимет, не стукнет кулаком по столу! А она знай прыгает обезьяной по гостиной под свою кретинскую музыку, словно бес в нее вселился. И вот теперь он отправился искать ее, когда все, что этой кривляке нужно, так это хороший заряд дроби в лодыжку — нечего здесь вилять задом. Если найдем ее живой, может, и не удержусь: выстрелю. Бенедикт найдет другую бабенку, чтоб заботиться о мальце. Может, повезет и хоть эта будет знать свое место.

Бенедикт

Я приехал на автовокзал Нью-Йорка в конце августа 2005 года, с сорока мятыми долларами в кармане, пятью копчеными сосисками и тремя круглыми булочками, которые вермонтские Майер-Крейвены запихнули мне в рюкзак перед отъездом. Пиво я брать не стал, но поблагодарил. Я не то чтобы трезвенник, в отличие от Томаса, который никогда не брал в рот ни капли спиртного, но просто не хотел рисковать, вдруг засну и вещи украдут во время поездки. Задним числом я думаю, что зря боялся: у меня, если честно, и красть было нечего, но я, можно сказать, попал из огня в полымя, из почти необитаемой зоны страны в те края, где все жили так скученно, что казалось, покоя нет и не будет. Я вышел из автобуса, от жары перехватило горло. Мне встречались высокие температуры в Калифорнии, Техасе и везде по моему маршруту. Но в тот день это была жара плавящегося города, асфальт прилипал к подошвам, как жвачка. Пекло, которое изжаривает тебя на месте и не оставляет в горле ни капли слюны. Плюс усталость от долгого пути. Я не понимал, как люди это выдерживают, но все вокруг как будто не осознавали, что это ненормально для человека — жить в таком городе как под стеклянным колпаком, когда солнечные лучи отражаются от фасадов зданий и добавляют жару. Мне удалось найти метро и каким-то образом поехать по правильной линии в нужном направлении. У меня были только фамилия и адрес, и я отправился туда, решив, что дальше никуда не пойду, даже если не найду там ничего. Я проехал всю страну с запада на восток, куда мне было ехать дальше, тут начинался незнакомый мне океан. В метро люди старались не смотреть на меня или отодвигались, обходили меня. Давно не бритый и не стриженный, весь заросший, с потертым рюкзаком на плече, я, должно быть, казался им опасным. Видимо, они принимали меня за одного из тех парней, что живут на улице, совершенно одичав, и в чем-то они были правы: я стал немного таким, как эти бедолаги. Я уже не походил на прежнего Бенедикта, сына Магнуса и Мод Майер, я был каким-то пропащим парнем, явившимся из пропащего угла неизвестно куда и