Книга Москва в эпоху Средневековья: очерки политической истории XII-XV столетий - Юрий Владимирович Кривошеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Посещение ханской ставки имело место при интронизации очередного хана, санкции на стол нового князя, а также в связи со спорными вопросами межкняжеских отношений. Жалованные ярлыки давались как утверждающие, так и подтверждающие. Но слишком уж часто ездили московские князья в Орду в 30–50-х годах XIV в. С какими целями? Л. В. Черепнин прокомментировал столь частые поездки Семена Ивановича следующим образом. «Продолжая ту тактическую линию в отношении к ордынским ханам, которая была намечена еще Иваном Калитой, князь Семен Иванович систематически ездил в Орду, очевидно, для внесения в ханскую казну дани и для выражения своего подданства хану» [Черепнин 1960: 532] (см. также: [Насонов 1940: 109–111]). Нам представляется, что о целях и результатах поездок говорят и те мероприятия, которые затеваются или реализуются сразу же после возвращения князей или митрополитов от ханов. Так, в ноябре 1339 г. по возвращении Семена «замыслиша заложити роубити городъ Москву, а кончаша тое же зиму на весну…» [ПСРЛ, т. X V, вып. 1: стб. 51]. В 1344 г. после «выхода» из Орды митрополита Феогноста «початы быша подписывати на Москве две церкви камены светаа Богородица да святыи Михаил» соответственно греческими (митрополичьими) и русскими «писцами князя великаго Семеновы Ивановича» [ПСРЛ, т. XV, вып. 1: стб. 55–56]. В 1345 г. весной (осенью возвратился Семен Иванович) стали расписывать церковь «святаго Спаса на Москве» [ПСРЛ, т. X V, вып. 1: стб. 56]. В 1346 г. была закончена роспись трех каменных церквей: Св. Спаса, Св. Михаила и Св. Иоанна Лествичника. Кроме того, «мастеръ Борисъ слилъ три колоколы великие и два малые» [ПСРЛ, т. XV, вып. 1: стб. 56–57]. В 1350 г. «кончанъ бысть притворъ приделъ каменъ оу церкви святаго Спаса на Москве» [ПСРЛ, т. XV, вып. 1: стб. 59–60].
Можно, конечно, отнести все это на счет совпадений или случайностей. Можно, к примеру, объяснить «сезонность» или «чрезвычайность» строительства и художественного оформления московских храмов при Иване Калите и его наследниках, как это делает М. Н. Тихомиров, «пришлостью» мастеров [Тихомиров 1957: 21–23]. Но слишком уж четко выстраивает летописец этот «причинно-следственный» ряд: после известия об ордынской поездке – информация о строительных и художественных делах. Понятно, что эти мероприятия были дорогостоящими, на осуществление их нужны были средства. Поэтому напрашивается мысль: уж не на «царевы» ли дары все это свершалось? Или, может быть, просто удавалось что-то удержать с согласия хана? Нам кажется, что эти предположения не совсем беспочвенны.
Для русско-ордынских второй половины XIV–XV вв., а затем русско-крымских отношений характерными становятся постепенное сближение и эволюция фиксированного и выраженного в денежном измерении даннического сбора в откуп-дар. М. Н. Тихомиров в качестве своеобразного водораздела называл Куликовскую битву. После нее, писал он, «ханские ярлыки на великое княжение, так называемое царево жалование, сделалось почти фикцией, а дань, уплачиваемая в Орду, получила характер откупа от грабительских нападений. Татарский “выкуп” был тяжел, но уже не имел характера систематической дани, получаемой Золотой Ордой с русских земель» [Тихомиров 1955б: 24][53].
Механизм взаимоотношений Руси и Крыма рассмотрен в работах Н. И. Веселовского, В. Е. Сыроечковского, П. Н. Павлова. Последний пришел к выводу, что «уже с 1476 г., когда приходилось оплачивать “дружбу” хищных крымских феодалов, а затем откупаться от их набегов, “ординский выход” перестал соответствовать понятию дани в точном смысле слова» [Павлов 1958: 106]. В. Е. Сыроечковский подчеркивает, что «московская дипломатия твердо отстаивала ту точку зрения, что “поминки” не дань, а добровольное пожалование великого князя». Он же отмечает и такую любопытную деталь: «Среди этих подарков следует выделить особую группу “запросных”, т. е. посланных в ответ на тот или иной “запрос”. Каждый запрос предполагал возможность ответного запроса. Иногда обмен запросными поминками переходил в прямую торговлю. В “запрос” шли наиболее редкие и дорогие вещи» [Сыроечковский 1935: 59].
Таким образом, русско-татарские княжеско-ханские отношения XIII–XIV вв. нельзя сводить исключительно к жесткому политическому и военному противостоянию. Безусловно, они ярче и многограннее. Мы попытались рассмотреть их под нетрадиционным углом зрения. Действительность русского и монгольского средневековых обществ была достаточно архаичной. В их взаимоотношениях это проявилось в даннических отношениях, частью которых первоначально была система подарка-отдарка[54]. Ее функционирование можно увидеть при первых контактах русских князей и татарских ханов. В дальнейшем она, по сути, сливается с данью и заменяет ее.
В летописных сообщениях привлекает внимание и то обстоятельство, что при посещении Орды русскими князьями ханы их «почти… великою честью» или «почтив… честью достоиною». Что это могло означать?
Ученые обращали внимание на указанную летописцами «честь» русским князьям со стороны монгольских ханов. Л. В. Черепнин отмечал, что, «стремясь держать Русь в повиновении, ордынские ханы действовали не только устрашением. Они пытались опереться на определенные социальные силы; дарами, льготами, привилегиями привлечь к себе часть князей, бояр, духовенства» [Черепнин 1977: 200]. Н. С. Борисов писал о том, что в летописи «подчеркивается ханская “честь” русским князьям». Но как это им объясняется? Во-первых, тем, что «многие князья вступили на путь сотрудничества с Ордой». Во-вторых, тем, что «в условиях сильной татарской власти резкие обличения захватчиков и их пособников князей в таком официальном документе, каким являлась летопись, были невозможны» [Борисов 1976: 129].
Безусловно, в этих выводах доля истины имеется. Но нельзя ли увидеть в летописных формулировках о «чести» действительно определенные почести, воздаваемые ханами князьям, понятно, исходя из монгольского понимания отношений между ними?
Вопрос о «зависимых отношениях», отразившихся «на обрядах, которыми сопровождались аудиенции русских князей у татарских ханов», и на приемах «русскими князьями ханских послов», ставился в свое время В. И. Саввой. Считая, что «об обрядах этих русские источники умалчивают по понятной причине», в основу своих выводов он положил известия иностранцев [Савва 1901: 211–212, 215]. Н. И. Веселовский попытался подойти к ним, исходя из восточных традиций посольского этикета. Тем не менее и он говорит о «неуважении», «унижении» и «оскорблении» послов, посещавших монголов [Веселовский 1911].
Здесь, полагаем, необходимы некоторые пояснения. Во-первых, как мы знаем, русские летописи отнюдь не молчат по этому поводу. Подробно большинство из них не повествует, но неоднократно указывает о «почтении» русских князей в ставке. Вместе с тем это немногословие может говорить об обычности, обыденности этих, отнюдь не унизительных, процедур. Во-вторых, что касается сочинений иностранцев, то здесь следует отличать сведения авторов XIII в., видевших непосредственно многие ритуалы (но, как мы подчеркивали, не всегда осознавших их суть), и «писателей» XVI в. (о
