Книга Покров-17 - Александр Пелевин

Полковник смотрел на меня, не отводя глаз, кривил губы и хмурился.

— Зачем вы убили майора Денисова? — повторил он.

— Это правда, абсолютная… — я закашлялся. — Я очнулся в своей машине. Но я не спал, я будто потерял память или что-то вроде того. Я помню, как выезжал из Калуги, как проехал Малоярославец, а дальше как будто все отшибло. И я прихожу в себя в машине на обочине, а рядом на сиденье труп. С ножом в груди.

— То есть вы утверждаете, что не помните?

— Да, да! Не спорю, возможно, это был я. Я никогда никого не убивал, я… Черт.

Я снова закашлялся.

— Может быть, это был я, может, не я. Я не знаю, потому что не помню.

Полковник вздохнул.

— На рукояти ножа ваши отпечатки. Рядом с телом следы от ваших шин. Это были вы. Зачем?

Мне захотелось заорать от бессилия.

— Не знаю! — я попытался закричать, но голос получился хриплым и сдавленным. — Действительно не знаю. Я говорю правду, ну как вам доказать?

Полковник хлопнул ладонью по столу.

— Ладно, — сказал он. — Какое отношение имеете к группировке «Прорыв»?

— Я не имею никакого отношения к «Прорыву».

— Может, еще раз пакет?

— Нет, нет… Я действительно ничего не знаю, слушайте, я здесь всего каких-то пять часов, а уже…

— А уже убили сотрудника милиции, связались с бандитами, оба из них мертвы, подружились с нашим общим знакомым… Вы хоть знаете, кто он?

Я покачал головой.

— Неважно, — продолжил полковник. — Он знает, кто вы, мы тоже знаем. Зачем вы сюда приехали?

— Я не хотел сюда приезжать. Я же не дурак прорываться через эти кордоны.

— Получается, что дурак.

— Я всего лишь писатель.

— Товарищ полковник, — заговорил вдруг сзади меня мужик в камуфляже, которого назвали Серегой. — Если бы он был из «Прорыва», я бы его точно запомнил.

Я грустно усмехнулся. Опять все то же самое.

— У вас тут все друг друга знают? — спросил я, не понимая, откуда в такой ситуации во мне появились силы шутить.

— Хватит! — полковник опять хлопнул ладонью по столу. — Вы убили майора Денисова. Я бы пристрелил вас прямо тут, но вы ответите, как того требует порядок.

Я осмотрел кабинет, взглянул на того, кто стоял за мной — на здоровенного мужика Серегу, который только что душил меня пакетом — и снова на полковника.

— Что-то я не заметил, чтобы у вас тут был порядок, — сказал я.

Полковник нахмурился, наклонил голову, взглянул пристально в глаза, недобро ухмыльнулся и ответил:

— Там, где я — там порядок. Наш порядок. Да, это не закон, закона здесь уже нет, но это порядок. Это единственный способ выжить. Наша страна рухнула. Про нас все забыли. Здесь уже начинается полный бардак. То бандиты, то эти уроды из «Прорыва», которые хотят выпустить всех отсюда… Вы понимаете, что будет, если отсюда всех выпустить? Вы видели, что здесь происходит?

— Я уже говорил, что я здесь всего пять часов. Я мало видел.

— Повезло. Отведите его в подвал.

Серега резко поднял меня под локти, повел к выходу из кабинета.

Опять стало страшно. Что будут делать? Бить? Пытать?

Полковник, будто услышав мысли, кашлянул и сиплым голосом сказал вдогонку:

— Будете сидеть там, сколько надо, пока не вспомните.

Меня вытолкали из кабинета, вывели в коридор с облупившимися зелеными стенами, довели до лестничной площадки и подтолкнули вниз. Я шагнул на ступеньку и едва не оступился, но рука крепко держала за локоть.

Внизу оказался тесный коридор, освещенный двумя болтающимися лампочками, и несколько камер с металлическими дверями и узкими решетками.

Серега открыл первую камеру, снял наручники, толкнул меня внутрь и захлопнул дверь. Щелкнул ключ.

В маленькой камере было темно, и ее освещала только слабая желтоватая полоска через решетчатое окно в коридор. Я разглядел узкие нары, грязный унитаз, вмонтированный в кафельный пол, и облезлую фановую трубу.

Размял затекшие в наручниках кисти, протер очки рукавом пиджака и уселся на нары.

Дожили, подумал я. Дожили. Охренеть. Просто охренеть.

В пятьдесят с лишним лет оказаться в настоящей камере с настоящей парашей и сидеть на настоящих нарах. Писать книги, издаваться, получать премии, публиковаться в журналах, стать одним из лучших журналистов Москвы — чтобы оказаться здесь, в богом забытом месте, в закрытом городе, где происходит какая-то чудовищная взбалмошная дребедень, а адекватных людей, кажется, нет вообще.

— Говнище, — сказал я вслух.

Что это за проклятое место, почему здесь все не так, как снаружи, что за чернота, что за ширлики, и — да, я не хотел об этом думать, очень не хотел — все-таки что случилось ночью в машине?

Майор Денисов, значит. Майор Денисов.

Быть может, попытаться вспомнить эту ночь — единственное, что сейчас возможно сделать.

Но нет — только дорога от Малоярославца, а потом в памяти пустота, чернота, ничего, как Черный Покров, приходящий на эту землю.

Я не помню ничего. Решительно ничего. Абсолютно.

Я ни разу в жизни не оказывался в камере. На меня никогда не наставляли оружие. Ни разу не защелкивали наручники на запястьях. Приличный человек, интеллигентная семья, книги, журналистика, выступления.

Что пошло не так, черт, что?

Кто такой майор Денисов? Как он оказался в моей машине с ножом в груди? Неужели я убил его?

Я забрался с ногами на нары, но лежать оказалось слишком холодно, пришлось расстелить пиджак и улечься на него.

Вспомнил, что в кармане есть сигареты. Достал, прикурил, выдохнул дым в темный потолок.

Так я лежал, глядя вверх. Когда показалось, что я в этой камере уже целый час, взглянул на часы и увидел, что прошло только 35 минут.

Я злобно выругался, отвернулся к стене в позе эмбриона, прикрыл глаза. Разумеется, заснуть оказалось невозможно.

Вдруг из-за стенки слева раздался голос. Скорее, неразборчивый протяжный хрип, будто кто-то с трудом пытался собрать звуки в слова, и это получалось не сразу.

Я вскочил с нар и настороженно прислушался. Хрип повторился уже более отчетливо.

— Слушай… — прохрипел некто за стенкой.

— Да? — спросил я.

Голос незнакомца снова сорвался в бессловесное мычание. Кажется, ему было больно.

— Слушай… — повторил он.

Мне стало почти физически больно от этого глубокого скрипучего голоса.

— У тебя, это… — и человек глубоко, мокро, с бульканьем закашлялся.