Книга Покров-17 - Александр Пелевин

Я лег, положил руки на затылок. Очки перекосились на носу, и теперь я видел перед собой только асфальт и ноги в начищенных берцах.

Кто-то уселся сверху, схватил руки, завел их за спину, и на запястьях щелкнули наручники.

— Ребята, — раздался со стороны голос Капитана. — Вы же знаете меня, я…

— Пасть закрой, — сказал один из людей в камуфляже, его голос звучал тише, чем у остальных. — Ты меня достал уже, понимаешь? Ты, твоя ворованная форма, патлы твои и твои вечные непонятные друзья.

— Слушайте, нам надо в инсти…

— Пасть закрой. Ты! — он приблизился ко мне. — Ты убил сотрудника милиции.

У меня перехватило дыхание. Да, черт, да, тот самый мертвец в машине.

— Я все расскажу, — сдавленно пробормотал я.

— В машину его, — рявкнул голос. — Расскажешь, конечно, и про убийство, и про хату блатных, и что ты делаешь с уродами из «Прорыва».

— Да какой еще «Прорыв»… — сбивчиво заговорил я, когда чьи-то руки уже поднимали меня с асфальта.

— Он не имеет никакого отношения… — сказал Капитан.

— Я не с тобой разговариваю! — взревел голос. — Пусть не придуривается! А ты за свои шутки еще получишь. Его в другую машину!

Меня подтащили к открывшейся двери грузовика, один из людей в бронежилетах запрыгнул передо мной, подхватил меня за подмышки, сзади подтолкнули.

Усадили на скамью. Напротив уселись трое в масках и с автоматами. Дверь с лязгом захлопнулась.

ИЗ МАТЕРИАЛОВ ПО ИЗУЧЕНИЮ ВОЗДЕЙСТВИЯ

НА ЧЕЛОВЕКА АБСОЛЮТНОГО ПОГЛОЩЕНИЯ

СВЕТОВОГО ПОТОКА

Научно-исследовательский институт аномальных световых явлений ЗАТО «Покров-17»

РАСШИФРОВКА ОПРОСА НАСЕЛЕНИЯ № 97

Респондент: ПАНКРАТОВ АФАНАСИЙ МИХАЙЛОВИЧ, род.

12.09.1923, проживает в дер. Светлое, ЗАТО «Покров-17»

ВОПРОС: Афанасий Михайлович, почему вы не уехали в восемьдесят первом?

ОТВЕТ: А куда уехать-то? Я тут всю жизнь прожил и тут помру, мои тут все похоронены, я отсюда на войну ушел, сюда и вернулся… Сами потом отстраивали все, вот этими руками, а эти приходят и говорят: уехать надо. Куда уехать? Зачем? От черноты этой? Я ту черноту и так каждую ночь вижу, ты чего, родной?

ВОПРОС: Но это все-таки другая чернота.

ОТВЕТ: А и что? Не страшно, не болит ничего, темно и темно, что тут бояться?

ВОПРОС: Вы помните, когда это впервые произошло?

ОТВЕТ: Помню, помню, ага, в восемьдесят первом тогда и случилось. Мы с бабкой покойной утром на крыльцо вышли белье снять — тут и началось. Бабку чуть кондратий не хватил, упокой ее душу, начинает темнеть, а она охает: «Афоня, помираю!» Дура была, эх. А я что, я подумал, что, наверное, война началась… Бабку тогда еще за руку держал крепко-крепко, как сейчас помню, и она в мою руку вцепилась, не отпускала… Так и стояли. Не видно ни черта и не слышно было, жуть! Как ведро на голову надели. А как прошло, вся деревня собралась, все, конечно, перепуганы, никто ничего не понимает, а потом еще и телевизор выключился… Ну, думаем, все, и правда война.

ВОПРОС: А как сейчас? Привыкли? Как справляетесь во время эпизодов?

ОТВЕТ: Человек к любой дряни привыкает, так-то. Обвык, конечно, столько лет-то прошло! Как сирены воют, я сразу присяду куда могу — если в зале, то на диван, если во дворе, то на крыльцо или скамейку, ну или на землю, сяду и жду. Сердце иногда побаливает, но это не от черноты, а от старости уже…

ВОПРОС: А вас не донимают ширлики?

ОТВЕТ: Жаль, ружье давно продал! Перестрелял бы их всех к хренам, уроды доставучие! То колбасу стащат, то хлеб, то придут после черноты, угольков нажрутся и давай валяться по траве, хихикают, безобразничают, пердят что твой трактор… Я их метлой гоняю-гоняю, толку никакого, они же просто не понимают человеческого языка! Я, слышь, как чернота пройдет, лопатой из двора угольки выкидываю — и на дорогу. Чтоб хотя бы во двор не лезли. Так все равно лезут! Что с ними делать? Дустом травить? Еще и выглядят так, то ли плакать, то ли смеяться. Гады, одно слово гады.

ВОПРОС: Хорошо. Как с едой? Нормально снабжают?

ОТВЕТ: На что не жалуюсь, на то не жалуюсь. Регулярно, как в аптеке. Проезжают фуры, всей деревней собираемся, солдатики нам все отгружают, и гречку, и риса, и картошки, и хлеба, и колбасы, иногда мясо мороженое, консервы… С одеждой беда, конечно, одежду реже привозят, поэтому изловчился на старости лет иголкой орудовать. Вы передайте им, пусть хотя бы форму старую военную привезут, зимой иногда ходить не в чем.

ВОПРОС: На этот вопрос, сразу скажу, можете не отвечать. Вы видели тех, кого называют мертвыми святыми?

ОТВЕТ: За все это время два раза. Оба раза тут вот, по дороге шли. Окна завесил, сидел тише воды… Жуткие они. Да сами знаете. Откуда они вообще?

ВОПРОС: Не могу вам ответить. Последний вопрос будет, пожалуй, очень личным. Чего вы здесь больше всего боитесь?

ОТВЕТ (после долгой паузы): Боюсь, что меня некому будет хоронить.

Беседовал старший научный сотрудник отдела исследований д-р СТЕПАНОВ В. С.

9 октября 1989 г.

* * *

— Зачем вы убили майора Денисова?

Полутемный кабинет с заколоченными фанерой окнами тускло освещался лампочкой без плафона. За столом напротив меня сидел грузный широкоплечий полковник с редкими седыми волосами, хмурым лицом и одутловатыми щеками. Глаза у него были голубые, мелкие, внимательные, а еще он постоянно слегка выпячивал нижнюю губу, будто все время обижался или сомневался.

За его спиной висел портрет Дзержинского, а рядом на канцелярских кнопках — глянцевый календарь за 1990 год с рыжеволосой голой женщиной.

Наручники так и не сняли. Сидеть так на стуле оказалось неудобно. Сзади стоял человек в маске и в камуфляже. От него можно было ожидать чего угодно.

— Не помню, — сказал я.

Полковник поднял брови, взглянул поверх меня, еле заметно кивнул головой.

— Серега, давай, — сказал он.

Сзади раздался быстрый шуршащий звук, и на мою голову опустился полиэтиленовый пакет. Сильные руки замотали пакет на шее, откинули назад голову.

Я начал инстинктивно вдыхать воздух, но воздуха не было, пакет прилипал к губам, в глазах темнело. Сердце с силой забилось, руки напряглись, перехватило дыхание. Я начал дергаться, пытаясь вырваться, но не мог. Спуталось сознание.

Я захрипел, затопал ногами.

Пакет сняли.

Я сипло дышал, жадно глотая ртом воздух. Очки опять съехали на нос.

— Я… Я действительно не помню, — заговорил я, как только удалось отдышаться. — Слушайте, я все расскажу, все, что знаю, правда, я не…