Книга Королевишны #3колбаски - Клементина Бове

Она смеётся!

– Почему? Думаешь, мы на ночь целуем друг друга в щёчку и ложимся каждый на свой краешек кровати?

– Нет, но… вам ведь давно уже не двадцать!

– Мне сорок, Мирей, я не такая уж старая. Сейчас многие рожают в этом возрасте.

– Мальчик или девочка?

– У тебя есть предпочтения?

– Ну, учитывая, что у меня уже есть три полубрата в Париже, для которых я не в счёт, я предпочла бы полусестру.

– Тогда увы – это мальчик.

– Надеюсь, он будет не таким придурком, как его братишки-на-четверть. Охо-хо… А вы небось ещё и имечко ему дадите «посолиднее», какой-нибудь Жак-Орельен!

– Мы ещё не выбрали имя, но спасибо, посоветуемся с тобой.

– И когда он появится?

– Через пять месяцев.

– Пять месяцев! Вот не терпится парню! Ну а я, что тогда со мной? Потому что не хочу сказать ничего дурного, но вряд ли он будет тоже похож на Жана-Поля Сартра. Филипп Дюмон и ты – такой коктейль скорее даст Джонни Деппа, и все будут говорить: «А, семья Дюмон-Лапланш? Я их знаю, у них новый ребёночек, Жак-Орельен – такой милашка, не то что эта уродина».

– Послушай, Мирей… я уже устала.

– Ну ладно, но ты что, будешь вести занятия с присосавшимся к груди младенцем? Некоторые мамаши теперь так и делают. Это кошмар. Имей в виду, я такое терпеть не могу.

– Я не буду вести занятия, я уйду в декрет. И не факт, что у меня будет молоко. Ещё вопросы?

– Да: почему ты так хочешь произвести на свет ребёнка, а не свой философский трактат? Он-то уже созрел.

Она закатывает глаза – ох! Этот вздох!

– Нет, мам, я имею в виду, что у тебя уже есть дочка; ну да, так себе вышла, конечно, но – ты следишь за логикой? – этот пункт готов, долой из списка, вжик! Так зачем надо рожать ребёнка сейчас, когда у тебя в твоём внутреннем «я» сплошная философия, а, мам, ну зачем, зачем…

– Мирей, я не философ. Я училка. Философы пишут труды по философии, а училки их читают и пересказывают ученикам. Но детей иметь, кстати, не возбраняется ни тем ни другим.

С этими словами она поднимается к себе в комнату. И кажется, я наконец понимаю, что значит «лестничный ум», когда кричу ей вдогонку, стоя на ступенях:

– Знаешь, что самое мерзкое из того, чем наградил тебя Клаус? Даже не я; вот эта тупая мысль, что ты всего лишь школьная училка!

Тыдыщ – хлопает дверь. Беременная женщина идёт спать.

Где твоё понимание, выговариваю я себе. В ней там клетки делятся, пока вы болтаете. А это, наверное, утомительно.

9

Астрид спросила у своей мамы, можно ли нам взять прицеп, на котором она развозит керамику. И, вопреки ожиданиям, она, кажется, не против нам его одолжить, «в принципе» – только сперва ей нужно познакомиться с нами, просто чтобы убедиться, что мы зрелые и ответственные девушки.

По-моему, она немного того: какая мать шестнадцатилетней девочки согласится безо всяких условий (если только мы не напугаем её своими мордофилями), чтобы её дочка взяла прицеп для горшков и покатила с парой подружек на велике (на великах) через всю Францию торговать кровяной колбасой?

Так что, пока эта дама ведёт нас с Хакимой по садику, который обрамляет их пасторальную хижину зарослями диких трав, я шепчу Астрид:

– Скажи, а твоя мать часом не того? Она не боится вот так нас отпускать?

– Нет. Она просто… естественная, что ли.

Естественная – это в точку. Лаура Розбург, мать Астрид Бломваль, сама похожа на грубо оштукатуренный домик, который купила под Бурк-ан-Бресом. Вольные заросли сада ей под стать и такие же живые: кишат улитками и божьими коровками. Домик, как и она, приземистый, а на макушке растрёпанная… нет, не солома, а выгоревшая на солнце черепица – точь-в-точь её волосы. У неё руки ремесленника – ногти сострижены под ноль. В дверях струятся занавески из деревянных висюлек, почти на каждой стене – по распятию, на разрозненных комодах и столиках – по истрёпанной Библии, всюду пластмассовые, каменные или деревянные фигурки святых из Лурда и из других её путешествий. Холодильник весь в фотографиях Астрид: в скаутской форме, в одеянии причастницы или как она бодро шагает по швейцарским горам, – все держатся на уродских магнитах: голова сенбернара с бочонком рома на шее, швейцарский флаг, шведский флаг… Практически вся посуда в доме собственного производства, даже кружки с тарелками, – не слишком тонкой, зато надёжной керамики, лакированные, иногда раскрашенные, часто в мелких трещинках.

Лаура разливает нам чай из огромного рыжего чайника и, что страннее всего, обращается на «вы»:

– Значит, вы и есть новые подруги Астрид. Я много о вас наслышана. Рада, что Астрид встретила таких хороших, искренних девушек.

Понятия не имею, откуда она это взяла, но мы с Хакимой киваем, а она нас мечтательно разглядывает, как будто у нас нимбы отросли.

– По-моему, это ваше путешествие – отличная идея. Сегодня как-то слишком боятся отпускать детей, позволять им спать под открытым небом, бродить по дорогам. Но вот вы, Хакима, скажите, ваши родители согласились вас отпустить?

– Я ещё не спрашивала, – робко отвечает Хакима. – Но удивлюсь, если они согласятся.

Я тоже удивлюсь, и на самом деле вот где проблема, о которой все молчат с тех самых пор, как был разработан план. Как убедить родителей Хакимы? Ей двенадцать с половиной. В таком возрасте обычно не отправляются на великах (на велике?) из Бурк-ан-Бреса в Париж, торгуя по пути колбасками, в бредовой надежде пробраться на елисейский приём в честь 14 июля!

– Просто нужно объяснить им, – говорит Лаура, – что всего несколько поколений назад многие дети сами по себе ходили в лес или в горы – скаутские отряды, например.

– Да… конечно, – отвечает Хакима, – только скауты – это что-то католическое, а мы с родителями не католики, так что они не поймут.

– Скауты не только у католиков, – вмешивается Астрид. – У протестантов тоже есть.

– Но мы и не протестанты, – уточняет Хакима.

Тут вмешиваюсь я:

– Да вообще при чём тут это? Мы не скауты, мы торгуем колбасками. И незачем нам ссылаться на каких-то церковных детишек – простите, мадам. Мы дерзкие, мы зададим собственную моду! Ясное дело, они согласятся, родители твои.

Все молчат, потому что ясно ровно обратное. Если совсем начистоту, будь я родителями Хакимы, я бы ни в коем случае не отпустила её с Мирей Лапланш и Астрид Бломваль, поскольку обе незамужние, бездетные, единственные дети в семье, подростки, которые плохо встраиваются в общество, плохо втискиваются в свои шмотки, и ещё пару недель назад все знали, что у них нет друзей. Хотя… в конце концов, ведь заботиться о других учишься быстро, если есть стоящий повод? Например, то, как морщится нос у Хакимы и крохотные лампочки вспыхивают в её чёрных глазах всякий раз, когда она говорит о путешествии.