Книга В поисках утраченных предков - Дмитрий Каралис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Благодарственно кивнув, я гордо пронес журнал и коробочку через читальный зал (Людмилы я не обнаружил) и сел за свободный стол с черной громадой диаскопа. Да, возможно, я потомок резидента германской или японской разведки — ну и что? Я пытался подбодрить себя слышанной где-то фразой: «В любой ситуации следует сохранять хладнокровие, ибо через сто лет это не будет иметь никакого значения», но в моей ситуации все выглядело наоборот: мои находки будут иметь значение и сегодня, и завтра, и через сто лет… Как говорили Стругацкие, будущее создается тобою, но будет принадлежать не тебе.
Страшное дело — архивы!
Коробочку со шпионскими пленками я отложил.
Сначала взглянем на революционную деятельность деда в Саратовской губернии Российской империи в апреле 1906 года. Что умышлял мой будущий дедушка в уже солидном сорокашестилетнем возрасте против самодержавия?
Я нашел нужную страницу. Машинописный текст. Увы! Ничего конкретного.
«…14 апреля 1906 г.
Справка о Коллежском Асессоре
Александре Николаевиче Бузни
(сахаро-акцизный надзиратель Тамбовского Акцизного Управления)
Учитывая, что Бузни А.Н. глубоко сожалеет о случившемся и семья его находится в бедственном положении, отменить его высылку в Вологодскую губернию и разрешить возвратиться в Тамбов под надзор Губернатора».
С одной стороны, я порадовался за дедушку, который миновал ссылку в студеную Вологду и вернулся в теплый яблочный Тамбов. И за себя тоже: через год в семье деда, «которая находилась в бедственном положении», родилась моя мама, а еще через сорок лет в Ленинграде, в роддоме рядом с Духовной семинарией, на свет появился и я. Прощая дедушку, власть благословляла к жизни меня… С другой стороны, следовало ли ввязываться в бунтарские дела, чтобы вскоре глубоко сожалеть о случившемся? Как-то странно.
Но в чем состав, в чем шкода, в чем умысел? Что занесло деда из Тамбова в Саратов? Я достал трудовой список деда: в 1906 году он уже девять лет заведовал губернской химической лабораторией акцизного ведомства.
Ездил в командировку?
Хорошо могла закончиться командировочка — чуть не выслали в Вологодскую губернию. Перелистал слежавшийся журнал от корки до корки. Врачи, учителя, рабочие сахарных заводов, поденщики, крестьяне… «Дело производством прекратить», «Передать в уголовную палату», «Наложить штраф»… Чем огорчили саратовскую власть все эти люди — ни слова. И как-то по-детски звучит в нынешних временах тогдашняя причина помилования деда: «учитывая, что он глубоко сожалеет о случившемся и семья его находится в бедственном положении…» Может, дал взятку или нашелся блат? Но такое плохо вяжется с образом революционера и бунтаря…
Случись деду получить ссылку в Вологду, его судьба могла побежать совсем по другой дорожке. В маленьком северном городке, обжитом ссыльными революционерами, он мог познакомиться со Сталиным, Молотовым, Орджоникидзе…
Взяв журнал, я на цыпочках дошел до Серафимы Игоревны. Она была подчеркнуто любезна, как с висельником перед его последней просьбой, что выдавало ее осведомленность о шпионском деле.
— Запросите, милочек, Саратовский архив! В апреле девятьсот шестого там еще Столыпин был губернатором! Спуску никому не давал, сами знаете. Адресочек я вам дам… — Она открыла толстую потрепанную книгу и нашла нужную страницу. — Переписывайте, пожалуйста…
К студенческому бунтарству деда Саратов отношения не имел: сорок шесть лет, солидный человек, заведующий химической лабораторией. Тут что-то другое…
Сплошные загадки.
…Я долго не мог заправить фотопленку в затвор диаскопа, потом понял, что он неисправен, и пересел за другой стол. Положив на столешницу чистый лист бумаги, я сфокусировал на нем размашистый рукописный текст и попытался читать, подкручивая пленку: постановление об аресте, предъявление обвинения, анкетные данные задержанного… Бред какой-то. Мещанина Ковенского уезда Сядской волости Каралюса Фому Осиповича, сорока лет от роду, задержали 25 августа 1917 года в Петрограде и поместили в тюрьму «Кресты» по подозрению в шпионаже. Он, понятное дело, шпионаж отрицает: просто приехал в столицу по делам. Это было уже при Временном правительстве Керенского. Послали запрос о благонадежности Фомы Осиповича в Жандармское управление Ковенской губернии; в ответ: нормальный мужик, ничего такого за ним не числится. Через полтора месяца, проскрипев нужными шестеренками, аналогичный ответ прислала Жандармерия Виленской губернии.
Время идет, человек сидит. А нечего шляться по Петрограду в лихое военное время!
Еще несколько листов — совершенно угасший текст допроса. Можно разобрать только отдельные слова, вдавленные железным пером в серую бумагу. И ни одной фамилии — к кому приехал, у кого остановился — ни одного мостика в наше время.
И вот последний лист: 24 октября 1917 года моего почти однофамильца (а может, и родича?) выпускают из «Крестов»: катитесь вы, дядя, колбаской на все четыре стороны. И дядя идет куда-то по холодному Питеру, кутаясь в зипун и чертыхаясь, — за что продержали два месяца? что за порядки в этой долбаной столице? И не догадывается, что…
…неведомый ему Ульянов (Ленин) в это время гримируется на конспиративной квартире, собираясь в нарушение партийной дисциплины ехать на трамвае в Смольный, где его дружки-большевики, которым он не очень-то доверяет, готовятся перехватить ослабевшую власть в свои руки. И крейсер «Аврора», подрабатывая винтами черную стылую воду, уже занимает место наискосок от Зимнего дворца…
Я весело сдал журнал с коробочкой и зашагал к гардеробу. Шпионские дела просвистели мимо.
Да, занимаясь архивными изысканиями, надо иметь крепкие нервы.
Провидение — это просто другое название законов природы.
Генри Бичер, американский проповедник, умный, как чукча
Я сижу в архивах и библиотеках, веером рассылаю письма и пытаюсь опрашивать родственников в качестве свидетелей. Со свидетелями не так все просто.
Единственный оставшийся в живых брат Юра уже много лет живет с женой и сыном во Владивостоке и по взятой им традиции не пишет писем и не отвечает на оные — лишь изредка прилетает без предупреждения в родные края и живет, оттягиваясь пивом, на даче в Зеленогорске. Брутально, ему эта тема — по барабану. Поэтому остается ждать его появления в родных пенатах и брать тепленьким: он теперь самый старший из нас и хоть что-то должен помнить.
Младшая из старших, сестра Надежда, родившаяся в августе сорок первого, абсолютно ничего не помнит и не знает, хоть, как говорится, расстреливай. Она помнит только, как в июне сорок пятого ее нес по Невскому военный на руках, играл оркестр, летели букеты цветов, а мать бежала где-то рядом и плакала. Надежда думала, что мать боится потерять ее, и кричала, обхватив военного за шею: «Мамочка, я здесь! Не плачь, мамочка, я здесь!»
