Книга Любовь красного цвета - Салли Боумен

Начать хотя бы с того, что Мария Казарес умерла вовсе не в клинике «Сент-Этьен». Она, Жюльет, лично разговаривала с сотрудниками «Скорой помощи», с врачом, который оформлял бумаги, и все они в один голос утверждали: Казарес скорее всего была уже мертва к тому времени, когда трясущаяся от ужаса, полубезумная Матильда наконец сообразила позвонить им по телефону. Во всяком случае, пациентка не дышала, когда в квартиру вбежали санитары. Все их попытки воскресить ее были тщетны – шансов на успех не было никаких. Так что все эти россказни, что она умерла в больнице на руках у Жана Лазара, – откровенное вранье. Неизвестно только, зачем ему потребовалось лгать. Разве что самому очень захотелось поверить в собственную ложь.

Всю предыдущую ночь Жюльет напряженно работала над сочинением версии, в которой бы хоть как-то сходились концы с концами. Необходимо было добиться, чтобы и она сама, и остальные сотрудники преподносили прессе происшедшее именно так, как того хотелось Лазару. Каждый должен был знать, что и когда говорить.

И сегодня, пока Жюльет сидела в этой мышеловке, оберегая Матильду от непрошеных гостей, ее коллеги, повинуясь личным указаниям Лазара, разрабатывали план дальнейшей кампании по введению в заблуждение мировой прессы, плотно взявшей в осаду Дом Казарес. В этом деле Жану Лазару поистине не было равных.

Его излюбленным приемом было пускать репортеров-ищеек по ложному следу. А это означало, что сослуживцы Жюльет день-деньской морочили пишущей и снимающей братии голову, намекая на возможность допуска в один из домов, где какое-то время жила Мария Казарес, вселяя в журналистов заведомо несбыточную надежду на то, что уж теперь-то будет рассказано хоть что-то о ее молодых годах, в частности о том, где именно в Испании она родилась, и т. д.

Доктор из клиники «Сент-Этьен», к этому времени уже должным образом проинструктированный, «подмазанный» и натасканный, был готов раздавать интервью направо-налево. «Ну и ловкач этот Лазар», – подумала Жюльет, испытывая к боссу одновременно неприязнь и восхищение. Лазар, как никто иной, знал, каким образом скармливать информацию прессе, чтобы ни у кого из прожженных асов пера даже тени догадки не возникло, сколь многое от них утаивает этот верный оруженосец Марии Казарес. И главным из того, что он утаивал от чужих ушей и глаз сейчас, была, конечно же, Матильда, хотя Жюльет никак не могла взять в толк, зачем ему понадобилась подобная таинственность. Вряд ли эта выжившая из ума, бессвязно бормочущая себе под нос старуха могла поведать журналистам что-либо скандальное или просто представляющее собой хоть какой-то интерес. Единственная ее ценность заключалась в том, что она была верной собакой Марии, ее преданной служанкой.

Как бы то ни было, день уже прошел, причем совершенно бездарно. Смешно вспомнить, чем она занималась. С утра дала от ворот поворот нескольким французским репортерам, занюханному фотокору из какой-то британской бульварной газетенки и гораздо более изящному и обходительному итальянскому папараццо. Итальянцу нужен был снимок комнаты, где Мария Казарес упала замертво. Впрочем, он, наверное, с самого начала не очень надеялся на то, что его впустят, а потому ни капли не расстроился, получив категорический отказ. После этого не произошло ровным счетом ничего, если не считать недавнего прихода корреспондента весьма солидной английской газеты. Вот уж никогда не подумала бы, что издание с такой хорошей репутацией пожелает включиться в эту свистопляску.

За спиной Жюльет раздался тихий скрип. Прислушавшись, Жюльет поняла, что это открылась дверь ванной. Старуха закончила свой вечерний туалет. Слава Богу, наконец-то… Теперь она шаркала по коридору, направляясь к своей кровати. Скрипнула половица, потом послышалось бормотанье. «Молится, наверное, на сон грядущий», – подумала Жюльет и нетерпеливо взглянула на настенные часы. Последний час дежурства в этой затхлой квартире казался ей самым длинным в ее жизни.

Однако возня с Матильдой на этом не заканчивалась. Завтра утром, в половине одиннадцатого, предстояло выполнить еще одно поручение начальства: направить за мадам Дюваль лимузин, который должен был доставить ее в Дом Казарес. Там старуху пристроят за кулисами, откуда она будет наблюдать за демонстрацией моделей одежды. Такова была святая традиция, и ничто не могло заставить Лазара нарушить ее, даже смерть Марии Казарес. Матильда Дюваль непременно должна была присутствовать на показе – так было всегда на протяжении двадцати последних лет. В прошлом она приходила вместе с Марией и оставалась подле нее все время, пока продолжалось шоу. Она что-то нашептывала своей любимице, своей богине, успокаивала ее, заставляла поверить в себя. Почти все время они вместе находились в тесной каморке за кулисами, где Мария Казарес в ужасе ожидала приближения того неизбежного момента, когда ей придется выйти к публике, ослепнуть от фотовспышек, оглохнуть от аплодисментов.

Тот факт, что Марии больше нет, абсолютно ничего не менял. Лазар сам во всеуслышанье заявил об этом. Мария наверняка захотела бы, чтобы Матильда присутствовала на показе, а значит, старая служанка будет там присутствовать. По спине Жюльет, в который уже раз, пробежал нервный озноб, и она нехотя приблизилась к двери, из-за которой по-прежнему слышалось молитвенное бормотание. Дверь через коридор, напротив, была приоткрыта, и сквозь щель виднелась розовая стена этой ужасающей молельни. Жюльет, озадаченно нахмурившись, снова отступила в глубь гостиной. А вдруг тут в самом деле есть, что скрывать? Прежде она видела во всех этих мерах предосторожности исключительно патологическую скрытность Лазара во всем, что касалось Марии. Но что, если за его настойчивым желанием оградить Матильду от прессы кроется нечто серьезное? В самом деле, интересно, что именно он так тщательно оберегает от журналистов? Может, дело и не в Матильде вовсе, а в ее квартире со всем этим «антиквариатом»?

Отчего-то раньше такая мысль ни разу не приходила Жюльет в голову. Но стоило ей только задаться этим вопросом, как глаза ее сами начали пытливо ощупывать каждый уголок мрачной квартиры, каждый находящийся здесь предмет. Остановив взгляд на камине, она принялась внимательно изучать скопище уродливых вещиц, заботливо расставленных наверху на широкой полке. Потом подошла к столу, на котором были в беспорядке разбросаны фотографии Марии – в основном недавние. Протиснувшись между двумя низкими колченогими столиками, Жюльет оказалась в пыльном углу комнаты, который почти целиком был занят громоздким бюро. Поверхность бюро, уродливого, как почти все в этом странном жилище, тоже не пустовала – здесь было полным-полно всяких бумажек, мелких безделушек и прочей ерунды. Там и сям валялись перьевые ручки, обрывки шпагата, кусочки сургуча, ножницы, стояли пузырьки с чернилами. Немудрено, что старуха ненароком задела один из них: на одном из бумажных листов расплылось огромное чернильное пятно, уже высохшее. Кажется, Матильда предприняла серьезную попытку написать кому-то письмо. Жюльет склонилась над листком. Как и следовало ожидать, бабка писала как курица лапой. Можно было разобрать только вступление:

«Mon bien-aime Christophe, Il faut que je te voie, c'est urgent… J'ai mal au coeur, tu me manque…»[41]