Книга Ковчег-Питер - Вадим Шамшурин

(кажется, из тех, которые плохо запоминают людей) видела, что ничего транзитовское он не купит, ибо чересчур любовался этими куртками и сумками, интересовался о скидках; продавщица стала нахваливать ему другой, экономичный, бренд. Из салона напротив на Пальчикова озиралась знакомая, экзальтированная продавщица. Экзальтированной она показалась ему тогда, когда он купил у нее костюм Zilli (конечно, контрафактный). Она всплескивала руками, и качала головой, и цитировала то ли Тома Форда, то ли какого-то философа. Она искренне твердила, что поражена, как сел на него костюм: ни убавить, ни прибавить. Когда Пальчиков расплатился, она стала говорить, что ее мечта, конечно, не шмотками торговать, а в воскресной школе детишкам Закон Божий преподавать. У нее лицо было с тиком, и Пальчиков ее начал бояться, уже при знакомстве сторониться. И теперь он отворачивался от ее отдела, чувствовал, что она магнетически, зазывно глядит ему в спину. Она помнила тот костюм. Она любила тот костюм на нем. Она не понимала, почему этот мужчина-покупатель не подходит к ней, почему отводит глаза. Она не могла поверить, что костюм его разочаровал. Пальчиков хотел ей объяснить: не беспокойтесь, костюм мне очень нравится, хоть и надевал я его всего лишь один раз. Но я почему-то страшусь вас, мне кажется, что следующая вещь, которую я у вас вдруг, под вашим нажимом все-таки приобрету, окажется отвратительной, бессмысленной, вследствие чего и прекрасный костюм Zilli потеряет для меня свою привлекательность.

По Галерее и Стокманну Пальчиков бродил утомленно. Он решил ехать домой без покупки, с приятным самоуничижением, с чаемым благоразумием. Он позвонил сыну – напомнить, что ждет его сегодня к себе. Никита сказал спросонья: «Папа, давай я приеду завтра». Пальчиков ответил: «Хорошо», не понимая, сказал с досадой или с обновленной радостью. Он решил: если с сыном не нужно сегодня встречаться, добью шопинг до конца. Он перекусил чизкейком с эспрессо и поскакал по Старо-Невскому. Он заглянул в Bally, заглянул в «Кашемир и шелк». Здесь ему сообщили, что теперь не время для летней коллекции, а памятные слаксы он может еще попытаться застать в их стоковом магазине на Литейном. Он зашел в Jeans Only, зашел в Cerruti. Здесь уже не помнили, что на прошлой неделе он приобрел у них ремень вполцены. Он думал, что продавцы вообще не помнят тех, кто покупает у них что-либо за полцены.

Он поднялся по ступенькам в Corneliani и, преодолевая смущение от итальянского шика, еще раз громко посетовал о Моцарте, о котором, дескать, забывает. Изысканная девушка, кажется, даже поверила его словам, а молодой человек, видимо, старший продавец, в узком пиджачке остался вежливым и равнодушным. Пальчиков попросил вельветовые брюки крупного рубца. Вельветовые брюки девушка откуда-то принесла, но не крупного рубца. Пальчиков засеменил к выходу, стараясь не семенить, покинуть, а не ретироваться.

Усталость, раздражительность, презрение к своим потугам вернулись. Пальчиков хотел купить хоть что-то. Купить, чтобы достичь нелепой цели, закрыть тему дня. Вкусить-таки глупости сполна, выдать тщеславие за упрямство.

В «Пакторе» на Суворовском вельветовых брюк крупного, зимнего рубца тоже не оказалось. Продавщицы были в замешательстве по поводу крупного рубца. Они не понимали, какой именно крупный рубец нужен клиенту. Они думали, не шутит ли он: говорит о крупном рубце как о соли крупного помола. Они считали, что крупный вельветовый рубец вообще-то смотрится непрезентабельно, по-плебейски. Быть может, в последнее время изобрели какой-нибудь изящный крупный рубец, но они о таковом пока не слышали. Пальчиков померил толстые замшевые перчатки на меху темно-синего, почти черного цвета. Пальчиков вспомнил, что у него мерзли пальцы зимой в перчатках на шерстяной подкладке. Он думал, что на меховой подкладке от холода пальцы постанывать не будут. Перчатки он тоже не купил и отправился на Литейный. Он шел по Литейному уже в сумерках и никак не мог дойти до стокового «Кашемира и шелка». Он ощущал свою измочаленность как исчерпанность. Наконец он нашел утлый магазинчик «Кашемира и шелка». Летних слаксов там не было. Цены кусались. Пальчикову приглянулась лишь кепка Prada. Он выглядел в ней моложавым европейцем, но не французом и не англичанином, а каким-то восточным европейцем, скорее, поляком. Кепка стоила баснословных денег. Но у Пальчикова уже чесались руки, деньги жгли ляжку. Он уже полез за портмоне – с отчаянием и выморочной, какой-то остатней радостью, как вдруг чем-то больно укололся, уколол мизинец. Он увидел, что укололся плохо закрепленной магнитной биркой с кепки. Он пожаловался продавщице, показал ей палец с капелькой крови. Но засмеялся, вспомнив чеховского «Хамелеона», укушенный собачонкой палец золотых дел мастера Хрюкина, поднятый им для всеобщего обозрения.

В темноте из последних сил Пальчиков добрел до Сенной. Здесь в торговом центре располагался еще один магазин сети «Пактор». Пальчиков попросил выложить перед ним перчатки. Продавец сделал это с удовольствием, потому что увидел покупателя измотанного, обреченного, готового на все. Пальчиков нашел точно такие же перчатки, как и на Суворовском, замшевые, на овчине. Он померил их, ощутил их тесную теплоту, сказал: вот то, что я искал к моей дубленке. Парень-продавец подтвердил: хороший выбор, перчатки качественные, финские, известной марки Sauso. «У вас какого цвета дубленка?» – поинтересовался продавец. «Черного». – «А мех?» – «Светло-коричневый». – «Темно-синие перчатки прекрасно подойдут». – «Действительно, не должно же быть все одного тона, как в армии». – «Вы правы», – продавец заулыбался.

Пальчиков старался быстрее, бочком покинуть торговый центр. Он вспомнил, что именно здесь несколько лет назад столкнулся лицом к лицу с Катей. Они тогда еще жили в одной квартире и не разговаривали друг с другом. В торговом центре они встретились глазами и, не кивнув друг другу, разошлись в разные стороны – угрюмые, враждебные, чужие, чуждые. Пальчикову было неловко, что Катя застукала его за шопингом. Ему было стыдно, что он не нашел в себе силы сказать ей: «Здравствуй». Ему было стыдно и теперь, потому что Катя теперь болела, была одна, а он шлялся по магазинам. Несчастный шмоточник, – тосковал Пальчиков. – Неужели это твое сокровище? Неужели здесь твое сердце? Сейчас и здесь ты себя утолил. А что будет потом, не здесь? Как же ты будешь справляться с самим собой, чем будешь утолять жажду?

19. Соседи

Володя, сосед, оказывается, умер. И умер давно. Пальчиков узнал об этом от старшей по подъезду. Та пришла с напоминанием о трубах: трубы будут менять. Он спросил: все ли жильцы будут менять? «Все согласны, – сказала старшая. – Вас не могу застать». Пальчикову не хотелось менять трубы, он спросил: «А Володя тоже будет?» – «Какой Володя?» – «Сосед». – «Вы что?» –