Книга Ковчег-Питер - Вадим Шамшурин

так относитесь? Но вы ведь тоже русский, Андрей Алексеевич».

Пальчиков подумал, что Николай прав, потому что он, Пальчиков, порой подсмеивался над Николаем в присутствии Писемского и Нины, подсмеивался над его простодушием. Николай комично жаловался на жену, на дочь, на сестру, говорил о своих домочадцах с неуместной, ненужной, казалось, по-настоящему угрюмой, не театральной разоблачительностью. В который раз Пальчиков твердил себе: «Надо держаться с людьми сугубо формально. Надо опираться на деликатность, отдаленность людей друг от друга, нашу вынужденную холодность, наше одиночество. Не смей обижать Николая».

18. Шопинг

В субботу Пальчиков опять отправился по магазинам. Ему показалось, что он даже проснулся сегодня с радостью (без необходимости рано, чуть ли не выспавшись) – в предвкушении шопинга. Он тут же призвал себя к благоразумию, к стыду. Он сказал в сердцах: «Избавь меня, Господи, от расточительности». Он понимал, что шопинг – это трагикомическое занятие. Кто не знает, что не к лицу и не по летам шопинг русским мужчинам? Мужчины ли, дескать, они после шопинга? Духовною ли жаждою томимы, те ли они, головастые ли они, тонкие ли, великодушные ли – после шопинга? Если бы они покупали третий перфоратор в дом или велюровые коврики в автомобиль, это было бы еще не так симптоматично, а они ведь покупают пятую жилетку на пузо и четвертые часы на руку.

Пальчиков думал, что теперь ему не хватает (не теперь, а на будущее лето, словно без этого и будущего лета не будет) светло-серых слаксов, почти прямых, не облегающих, сдержанно-вальяжного кроя, таких, какие он видел в бутике «Кашемир и шелк» пару месяцев назад. Тогда они показались ему чрезвычайно дорогими, ненужными, а теперь он готов был на них раскошелиться. Он вспоминал их плотную мягкость и другого, болотного, цвета отвороты у штанин и клапан заднего кармана. Он думал, что новые вещи ему необходимы не сами по себе, не для эстетического чувства, а для полноты мироощущения, для полноты одиночества. Для такой полноты одиночества, которая спасает от самого одиночества, словно делает это одиночество осмысленным, материальным, спелым, рельефным. Любая полнота, законченность и исполненность дышат счастьем. Пальчикову важна была одежда к месту и для места, для людей, общества, молчания, культуры. Добротная одежда, считал Пальчиков, благородно одушевляет человека. Нагота даже самого безупречного тела примитивна, низменна, лжива. Качественные вещи приравнивают человека к совершенствам мира, соотносят с цивилизацией, приглашают на пир во время чумы. У кого-то Пальчиков читал, что старик должен носить хороший твидовый пиджак.

Сначала, когда на Невском еще было свежо и пустынно, Пальчиков зашел в Гостиный двор, в Галерею высокой моды. Он надеялся на распродажный отсек. Но распродажный отсек с брендовыми вещами, где Пальчиков недавно за полцены приобрел пиджак Daks и туфли Moreschi, более не существовал, это помещение задрапировали рекламными аншлагами. Пальчиков привык покупать вещи с магическими ярлычками sale, будто в них таилась невероятная добыча. Обидевшись на Галерею высокой моды, Пальчиков отправился к обычным отделам мужской одежды Гостиного двора. Линии Гостиного двора были длинными и какими-то прелыми. Покупателей в ранний час можно было посчитать по пальцам. Вкрадчивых, информированных, а ля бутиковских продавщиц не было вовсе. В одном из отделов виднелась пара стоек с sale – костюмы, пальто, брюки. Ни один костюм (особенно с 70-процентной скидкой) Пальчикову и близко не подошел. Из всего, что ему понравилось, он зарезервировал на часик кашемировые брюки – из-за их светло-синего цвета. Он знал, что вряд ли за ними вернется, во всяком случае, сегодня: расходовать финансовый боекомплект в начале шопинга на необязательную банальность – значило бы загубить шопинг на корню.

Он подался восвояси – обратно в Галерею высокой моды. Здесь было безлюдно, темновато, сквозисто. Женщины-продавщицы, испытующе поглядывающие из закоулков, кажется, узнавали его, узнавали в нем блуждающего завсегдатая. Пальчиков прошел мимо великолепной Smalto, мимо Ferre, мимо Yves Saint Laurent, мимо Moschino, мимо неуместного здесь Azzaro, прикасаясь к вещам, словно похлопывая по плечам старых товарищей, – к Daks. Он любил Daks после кепки, которую носил уже пять лет. Здесь он увидел переливчатые вельветовые брюки того же светло-синего цвета, что и у отложенных ранее в другом крыле Гостинки. Продавщица подыграла его интересу, согласившись, что цвет у брюк необычный, брюки недорогие, из новой коллекции придут вельветовые на следующей неделе по высокой цене. Он сказал, что ему нравится крой Daks, что он покупал у них даксовские брюки. Он померил вельветовые небесно-синие. Ткань уютно ластилась к ногам. В них было приятно садиться и покойно сидеть. Но они показались ему коротковатыми, и, главное, он не заметил в глазах продавщицы, что брюки на нем ее впечатлили, хотя она и принялась уверять, что брюки ему идут, сама посадка и, конечно, цвет, только носить их нужно с другими туфлями, те, в которых он теперь, не сочетаются с этими брюками. Он попросил отвесить брюки на часик, а пока, дескать, он походит еще, присмотрится.

Внизу на первом этаже Гостинки Пальчиков чуть не купил крестик с цепочкой – золотые. На них распространялась тридцатипроцентная скидка. Пальчиков давно думал о золотом крестике с цепочкой. Теперь от покупки его остановило то, что от сегодняшнего шопинга он ожидал куда более насущного и габаритного результата. Он вспомнил о слаксах. Он направился через Невский проспект, к Пассажу. Но в Пассаж не вошел, а прошествовал в Гранд Палас. Здесь, в стеклянном атриуме, было умиротворенно, как во дворце у одинокого вельможи. Пальчиков перекинулся вежливостями с продавщицами в Bogner, в Ferragamo, в Burberry, уточнил в обувной Mania Grandiosa, есть ли туфли на подошве гудиер. Затянутый в костюмчик юноша-продавец в ответ обвел рукой с пухлой манжетой и розовой запонкой целую полку. Пальчиков почти везде вопрошал: как они помнят все эти лейблы? Тут забываешь, кто такой Моцарт, а вы помните всяких-разных Корнелиани и Кортигиани. Он думал, что кто-нибудь ему скажет, что фраза «Забываю, кто такой Моцарт» – кажется, старая кавээновская шутка. А он поправит с удовольствием: не старая кавээновская шутка, а шутка старого КВНа, не нынешнего танцевально-эксцентричного, а прошлого – вербального, литературного. Но продавцы-консультанты говорили, что это их работа – помнить, чем славен Корнелиани и чем Кортигиани. «Да и вы ведь их знаете», – решилась раскусить жеманность мнимого покупателя строгая подросток-продавец. Пальчиков чуть не обиделся, но самокритично прикусил язык.

Он дошел до Владимирского Пассажа. В стоковом «День и ночь» зарезервировал еще одни штаны, третьи за день, – летние, зеленоватые, какие-то низкие, что ему нравилось, опять словно куцые, но нарочито, стилистически куцые. На втором этаже Пальчиков любовался вещами Transit. Продавщица