Книга Собрание сочинений. Том 2. Последняя комедия. Блуждающее время. Рассказы - Юрий Мамлеев

— Вы писатель Гуреев? — с ходу спросил он. Глаза его горели.

— Да-да, — невнятно пробормотал Гуреев.

— Вы знаете, мы с женой — ярые поклонники вашего творчества, — выговорил человечек. — Мы живём им. Я узнал, что вы живёте рядом, и лицо ваше помню по фотографии в газете. Вы и по телевизору один раз выступали.

Гуреев ошалел. Читатели у него были, но поклонников — никогда. Держался Гуреев обычно скромно и не преувеличивал себя. Но взгляд человека буквально ел его. Сам почитатель покраснел и наконец выпалил:

— Ну, зайдите к нам на минутку… Второй этаж, вот он… Прошу, прошу подписать вашу же книгу, «Жизнь Квашевых». Мы с женой её особенно ценим.

Роман «Жизнь Квашевых» сам Миша Гуреев не особо ценил, считал его захудалым и чуть ли не худшим из всего, что он написал. И от упоминания этого романа он обалдел ещё больше. Ещё вчера он со злостью хотел выкинуть единственный сохранившийся у него экземпляр, да жена не дала. Тем не менее, почитатель так просил, что Гуреев, впавший в бездонную прострацию, пошёл вслед за ним, и взобрались они на второй этаж. Почитатель позвонил, ему открыла женщина, немного растрёпанная, лет около сорока. Самому же поклоннику было на вид немного больше сорока.

— Моя жена, Гуреев, — представил он, и Гуреев вошёл в довольно бедную, расшарпанную, но обжитую двухкомнатную квартирку.

Его провели в гостиную. На стульях, на диванчике были разбросаны брюки, носки, рубашки.

— У нас не прибрано, — загадочно улыбнулась хозяйка.

Гуреев уселся на диванчик.

— Вот книга «Жизнь Квашевых», — и хозяйка протянула Гурееву потрёпанную, зачитанную насквозь книгу.

Хозяин присел около писателя на диванчик, а хозяюшка села на стул — точно напротив Гуреева.

— Подпишите.

Гуреев было взялся за ручку, но остановился.

— Кому же подписать, как вас зовут?

На полном лице хозяюшки заиграла улыбка, и она почти шёпотом ответила:

— Квашевы мы.

— Как Квашевы? Однофамильцы?

— Ни в коем случае, — странно улыбнулась хозяйка, и глаза её помутнели. — Мы не однофамильцы, мы и есть ваши герои. Лёша Квашев, мой муж, и я, Антонина Квашева.

— Подожди, Тоня, — перебил её хозяин и оглядел писателя чудным взглядом. — Дело в том, что мы так полюбили ваших героев, что постепенно, с течением времени, превратились в них самих. И фамилии, и имена их взяли — не формально, конечно. Мы и живём, как они: помните, как они пили чай, как гуляли по бульварам, как ужинали. И сны, сны…

— Мы в точности всё переняли, — блаженно проговорила хозяйка. — И стали не Дворкины, какими мы были, а Квашевы… Мы теперь живые Квашевы с ваших страниц, — и Антонина Квашева пристально взглянула в лицо Гуреева.

Гуреев оцепенел, но в душе захотел выпрыгнуть в окно.

— Кому же подписать? — машинально спросил он.

— Никому, — ответил хозяин. — То есть подпишите так: «Ожившим Квашевым посвящаю».

И Квашев ласково поглядел на писателя.

Гуреев — нервы у него окончательно сдали — вдруг запел. Пел он про тайгу и тайну. Квашевы не среагировали, они только покачивали в такт головами, глядя на Мишу Гуреева.

— Хорошо поёте, — наконец выдавил Лёша Квашев, хозяин.

— Так у нас в деревне леший в лесу пел, — расслабленно сказала Тоня.

Гуреев кончил петь и попросил чаю, надеясь, что за чаем сбежит. Квашев обнял Гуреева за шею.

— Да вы нас не бойтесь. Михаил Семёнович. Как только мы стали Квашевы, жизнь у нас пошла спокойная, размеренная. Молчаливая даже.

— Чаю! — выкрикнул Гуреев и стукнул кулаком по столу.

— Чаю на том свете напьёмся, — слезливо ответил Лёша.

В это время Тоня рукой своей сделала мужу какой-то таинственный знак. Гуреев понял это своеобразно: его хотят зарезать. Взвизгнул внутри себя, но добродушное выражение на лице Тони немного успокоило его.

— Мы вашу книгу наизусть знаем. Весь пухлый роман, — произнесла вдруг Квашева. — Прочтите любую строчку в книге, хоть в середине, и мы продолжим, не глядя.

Она сказала об этом с таким фанатизмом, что Миша сразу поверил.

— Да, да, да, — только и пробормотал он.

Про себя ужаснулся: он сам не только не помнил хоть одну строчку из своего романа, но забыл даже имена и фамилии всех персонажей, кроме двух главных, обозначенных в оглавлении. Он стыдился своего первого романа, далее, считал он, пошло получше. Однажды на одном тусовочном вечере в ЦДЛ к нему подошёл знаменитый критик и укоризненно сказал:

— Вчера случайно попался ваш роман «Жизнь Квашевых». Прочёл, сколько смог… Миша, сожгите этот роман и напишите в «Литературку», что писали эту книгу во сне. Сделайте что-нибудь, этот роман просто рушит всякий намёк на ваш талант. Вы уж извините меня.

В душе Гуреев не мог не согласиться, критик был хамоват, но прав.

И вот теперь он окружён беспредельной любовью к этому роману. До бреда, до воплощения в его персонажи.

— Ну, я не понимаю, можно впустить в себя образ Гамлета, Алёши Карамазова, наконец, Иудушки Головлёва, но Квашевых…

И Гуреев тоскливо огляделся: именно бездарность романа угнетала его. «Нет-нет, никуда его я не смог припрятать, эта книга преследует меня», — думал он.

— Дайте мне поцеловать вашу правую руку, — липко произнесла Квашева без улыбки. — Ведь этой рукой вы писали роман.

— Почему этот роман? — взвинтился Гуреев. — Моя лучшая книга — «Две недели в дремучем лесу». Все критики признают это.

— Да разве сравнить! — охнул Квашев. — Мы пробовали читать, да уснули.

В это время Квашева подмигнула мужу, и он, в свою очередь, подмигнул ей.

«Начинается», — подумал Гуреев в холодном поту.

Квашева растворилась в улыбке и умильно обратилась к Гурееву:

— Михаил Семёнович, у нас с мужем к вам огромная и не совсем нормальная просьба. Даже требование. Напишите продолжение, а именно: «Жизнь Квашевых на том свете». И потом, вы не дали мне погладить вашу беленькую ручку…

Гуреев оцепенел и выпучил глаза:

— Да как же это возможно?! Я что — был на том свете?! Я ещё не умер на этом!!

Квашевы даже рот раскрыли от удивления.

— Почему же не сможете?! С вашим талантом?!! Да вы тот свет насквозь видите, раз вы писатель. Продолжите нас…

Руки Гуреева безвольно повисли.

— Да, да! — подтвердила Тоня Квашева слова мужа. — Умоляю, продолжите нас! Мы хотим жить и на том свете!!! А то, глядишь, скоро умрём, мы, Квашевы, хворые…

Руки её дрожали, на глазках появилась слезинка. Это как-то подбодрило Гуреева: дескать, не зарежут. И он вдохновенно, почти научно, принялся объяснять, что он не тот, за кого они его принимают, и что он не способен не только описать жизнь на том свете, но даже жизнь в Австралии или на Марсе.