Книга Двужильная Россия - Даниил Владимирович Фибих

что он жил с заключенной певицей и присутствовал иногда на репетициях культбригады.

Как-то он вызвал меня к себе и сообщил с глазу на глаз, что пишет доклад начальству о проведенных мероприятиях и в докладе упоминает мое имя.

– Вот послушайте, что я о вас пишу.

Взяв со стула мелко исписанный лист, прочел вслух. Оказывается, недавно им было проведено общее собрание заключенных, на котором он сделал большой доклад о подписке на государственный заем. (Где? Когда?) Еще с большим удивлением я услышал, что, оказывается, я – з/к Фибих, выступил на этом собрании с горячей речью, в которой призывал всех присутствующих подписаться на заем. «Мы советские люди, только временно изолированные, – обращаясь к собравшимся, оказывается, говорил я, – и мы с радостью поможем нашему советскому государству».

До сих пор я не подозревал таких ораторских способностей за собой.

– Ну как? Не возражаете? – спросил лейтенант, устремив на меня ясный, открытый взор.

– Не возражаю, – ответил я, сохраняя такой же честный вид. Попробовал бы я возразить!

«Вот это туфта так туфта! – думал я, возвращаясь к товарищам в клуб. – Что там наша!»

Но если этот начальник КВЧ все-таки общался с нами и создавал видимость какой-то работы, то совершенно неизвестно, чем вообще занимался другой КВЧ, сменивший его после ликвидации культбригады. Серой бесцветной фигурой был этот малограмотный лейтенантик. Как-то он спросил меня, что значит слово «интимный». В другой раз попросил объяснить смысл еще какого-то слова, тоже общеупотребительного, кажется, «пессимист».

Такие вот борцы за культуру должны были нас воспитывать. И перевоспитывать.

42

Выступления культбригады хорошо принимались невзыскательными зрителями.

Когда давали концерт, Катрель играл на скрипке немудреные музыкальные вещицы. Буданов с успехом читал юмористические рассказы.

Сердцу хо-очется лас-ковой пе-есни

И хо-ро-шей большой любви-и, —

пела со сцены своим маленьким писклявым голоском медоволосая проститутка-хипесница. Хертлейн играл на аккордеоне. Чернин – на мандолине.

Я глядел на его темное сухое лицо и представлял себе Чернина молодым на разгульной офицерской пирушке, в расстегнутом френче с погонами дроздовца или марковца, и вот так же – с мандолиной в загорелых нервных руках. Мог ли он предполагать, что придется ему, много лет спустя, развлекать своей мандолиной чекистов в советском концлагере?

Программа заканчивалась хоровым пением всей культбригады.

– Улыбайтесь! Все улыбайтесь! – командовал Кузнецов, выстраивая нас на подмостках в две шеренги. Мы улыбались и с воодушевлением пели дружным горластым хором:

Ро-одина моя!

Си-ильная, мо-гу-чая…

Стоя в заднем ряду, подпевал и я баском.

Все пели про сильную, могучую советскую Родину, ставшую для нас жестокой мачехой. Пели воры, убийцы и проститутки. Пел власовец, который с гитлеровской армией шел на эту Родину. Пел белый эмигрант, в свое время воевавший против нее, а затем бежавший за ее пределы.

И маленький немчик, фашистский солдат, аккомпанировал этой торжественной песне на большом белом аккордеоне.

Кузнецов решил блеснуть: поставить патриотическую пьесу «Константин Заслонов», об известном белорусском подпольщике-инженере, работавшем в оккупированном немцами Минске.

Сценическое оформление этой постановки нисколько не напоминало ту импровизированную самодеятельность, какой отличался бурминский спектакль. Декорации были настоящие, костюмы тоже. Среди заключенных нашелся молодой художник с большим сроком, его расконвоировали, и он принялся за работу. Не все написанные им декорации оказались вполне удачными. Железнодорожное депо, например, неправдоподобно чистенькое, было рассчитано на большую сцену, а не на такую крошечную, как наша. Но остальные декорации были неплохими.

Трофейные немецкие мундиры и шапки достали в каптерке – после войны их в большом количестве прислали в лагеря в качестве одежды для заключенных. Были специально изготовлены форменные немецкие фуражки для гестаповца, которого играл Косинов, и для советника Хирта (Сергей Сергеевич). Штатские костюмы одолжили исполнителям вольные. Главную роль, Заслонова, исполнял сам Кузнецов.

Впервые в жизни стал актером и я. Мне досталась роль Ганса, денщика советника Хирта, тупого немецкого солдата-палача. Ирония судьбы!.. Немецкий мундир (не знаю, какой гитлеровец носил его до меня) я украсил вырезанными из картона погонами и соответствующими значками. Жженой пробкой подрисовал себе гитлеровские усы. Получился фриц хоть куда! Маленькую свою роль я как мог расцветил. Когда поднимается занавес, зритель видит комнату Хирта, в которой, накрывая на стол, хлопочет Ганс. Сергей Сергеевич научил меня немецкой песенке, которую я в эти минуты и напевал.

В одной из картин я применял следующий трюк.

Напряженная сцена допроса у Хирта арестованного подпольщика-коммуниста. Допрашивает гестаповец (Косинов), холодный, жестокий, изящный в офицерской немецкой форме. Таким он, наверно, и выглядел, когда служил в армии Власова. Тут же Хирт. Я стою сзади – руки по швам, морда тупая. Хирт обращается к арестованному с увещевающей речью, и тут что-то им сказанное кажется мне настолько смешным, что не могу удержаться, издаю короткий, совершенно дурацкий смешок, но, сразу же спохватившись, опять замираю с глупой деревянной рожей.

Это внезапно прозвучавшее среди напряженной тишины зала отрывистое идиотское ржанье всегда производило безошибочный эффект. В ответ зал грохотал общим смехом.

После того как я впервые это проделал, сам для себя неожиданно, Косинов заявил, что такой смех срывает всю сцену допроса. Однако Сергей Сергеевич на это возразил: не только не срывает, а, наоборот, в силу контраста, усиливает впечатление от сцены. В конце концов мое ржанье было санкционировано. Сергей Сергеевич даже подыгрывал мне в этот момент.

Маленькая речь Ганса сделала меня личностью, популярной в ЦПО. Проходя по поселку, нередко я слышал, как мальчишки, дети надзирателей, говорили вслед:

– Смотри, Ганс идет!

Еще большую популярность завоевал Буданов, игравший полукомическую роль рабочего-подпольщика Кропли. Особенно понравилась публике постоянная его присказка «Лишь бы тихо». В зоне Буданова иначе и не называли, как Кропля либо Лишьбытихо.

Даже в лагере люди тщатся сделать карьеру. Лишний раз я убедился, насколько сильно и неистребимо честолюбие человеческое.

Завоевав признание публики, Буданов стал исподволь подкатываться под Кузнецова с целью занять его место руководителя культбригады. Мишка это узнал – на одном из совещаний разгорелась бурная сцена.

Но тут я расстался с культбригадой.

Начальник КВЧ сообщил мне, что освободилось место хлебореза – хочу ли я его занять? Я задумался. Быть около хлеба – лучшей работы не придумаешь. В рассуждении сытости культбригада ничего не давала. Кроме того, было и другое обстоятельство, заставившее меня внимательно отнестись к такому предложению. «Заслонов» был уже показан здешним зрителям несколько раз, мы выезжали на гастроли с этим спектаклем не только на участки, но даже побывали и в До́линке, на большой настоящей сцене, где выступали перед высоким лагерным начальством. Требовалось