Книга Сорок тысяч - Константин Нагаев

Подорвалась с кровати. Закидала по-быстрому в сумку свои вещи. Моментально натянула одежду. И пошла к выходу. Потом развернулась и просто сказала ему:

– Иди ты на хер, Александр Леонидович. Со своей женой. Ключи в коридоре. Поливай цветы. Попробуешь искать – яйца отрежу.

Шла по улице. Багровела от злости. Заскочила в магазин, купила бутылку водки и пожрать. Слава Богу, удалось отложить в загашник нормально денег. Хватит на первое время.

И поперлась к своему верному товарищу и советчику по институту Даниле.

Данила был небрит, нетрезв и невозмутим.

– Ушла?

– Да, блядь. Он…

– Не ори с утра. Голова трещит. Я еще спал, – почесал репу. – У тебя выпить есть?

– Да. Ноль семь.

– Дуй на кухню. Я щас умоюсь и приду. Захочешь жрать – яйца в холодильнике.

И ушел. Отвратительный тип. Всегда говорит правду и никогда не суетится.

Скинула вещи. Прошла на кухню. Навела порядок. Накрыла на стол.

Зашел Данила. Начала рассказывать и жаловаться.

– Смешная ты. И психи эти твои тоже.

– В смысле?

– Ты стала блядью. Дорогой такой, откормленной блядью. Ты все прекрасно знала, кто ты. Почему он с тобой. А самое главное почему ты с ним. И тут тебе сказали прямо: ты блядь. И ты затрепетала, психанула и ушла в обиде. Ну и что?

Замолчала. Задумалась. Выпили.

– Но я же…

– Я тя умоляю… Что бы ты сейчас ни говорила, будет просто отмазкой. «Я не такая. Я не поэтому. Да как он мог? Это несправедливо!» Херня это все. Ты хотела легкую дорогу – не вопрос. Но не надо устраивать истерик и жаловаться. У тебя простой выбор – быть блядью или не быть.

– Но он!

– Его вообще больше нет. А ты есть. И у тебя две дороги. Одна простая и шелковая – делать минеты и раздвигать ноги за деньги. И так годков до тридцати пяти, может, и поживешь в меду и беззаботности. Или вторая – учиться. Жрать суп из кильки с томатом. Пересчитывать мелочь в кармане, а потом работать. Строить самой жизнь. Обламываться. Падать. Вставать снова. И идти дальше, зная, что за тебя никто ничего не решает. Вот и весь расклад. Наливай.

Ну, вот с того дня как-то и стало все на свои места. Началась обычная жизнь. Со всеми калейдоскопами событий…

Села у окна. Подтянула колени к груди, натянула свитер. Было чуть больше шести утра. До работы времени – море. За окном стояла утренняя тишина. Только изредка ее разрезал какой-нибудь ранний автолюбитель. Дерево росло вплотную к окну. Ветер был почти незаметен, и дерево не качалось, а как будто танцевало в одиночестве. Что-то из европейской программы. Древесный фокстрот.

Из-за дома напротив выкрадывалось солнышко. Сначала тихонько схватилось ладошкой за конек крыши, приподнялось. Осмотрелось. Закинуло на крышу вторую ладошку. Подтянулось и выскочило. Свет резанул по глазам. Я сощурилась.

Посидела немного. Начало клонить в сон. Выпустила коленки из-под растянутого свитера и пошла к плите. Налила себе кружку горячего крепкого чая. Ложка сахара и долька лимона.

Как хорошо утром бывает просто выпить в тишине чаю. Да еще и свежезаваренного. Да еще и с лимоном.

Из-под кухонного гарнитура вылез паучок. Осмотрелся по сторонам. Неслышно пробормотал что-то вроде «кругом бардак» и снова убежал в темноту.

День официально вступал в свои права.

Я пошла в ванну. Открыла воду.

Вернулась на кухню. Вытащила сигарету из тонкой пачки. Почему-то сразу не прикурила. Задумалась о чем-то неважно-глубоком. Первое облачко дыма вернуло к реальности.

Ванна набралась. Можно идти и замачиваться. И собираться на работу, ибо работа являлась полной альтернативой жизни.

Вдруг, увидев себя со стороны, поняла, что каждое утро я садилась на кухне с чаем и ждала звонка от того, кто не позвонит, как раньше.

ВАРЕНЬКА

Родилась ли я в любви?

Да. И рядом был он. Отец.

Папа был особенным человеком. Очень светлым. Порой до безобразия несуразным. Смешным. Но лживым – никогда.

Они познакомились с матерью, когда он еще работал на стройке, зарабатывая средства на то, чтобы оплатить учебу в институте, а она торговала газетами в киоске. Имея высшее образование по социологии и протестуя против мира капитала.

Роман разворачивался, как снежный ком, из которого в итоге и выкатилась я.

И с тех пор он был вокруг. Не рядом, а именно вокруг. Он сам купал меня, укладывал спать, отводил и забирал из садика, вытирал сопли и строил, если я начинала творить, как он говорил, «бесподобнейшуюнесусветицу».

Мы ходили гулять при первой возможности. Или он устраивал веселый вечер с драками подушками и горячим шоколадом: мы боролись, прыгали на диване, резались в карты и постоянно смеялись над всем, что видели и слышали. Или, как взрослые, сидели на балконе, время от времени хитро переглядываясь и улыбаясь. Он курил, я пила сок, и мы вдвоем смотрели, как солнце прячется в листве.

И все это было замешано на тонкой паутине его рассказов… Порою нелепых, странных и непонятных, но всегда новых. За многие годы он ни разу не повторился.

Так в моем мире поселялись и буддистские монахи, обуреваемые страстями и привязанностью к алкоголю, страшилы под кроватью, которые на поверку оказывались милейшими тварями, боящимися, и небезосновательно, людей. Странные старушки, побеждавшие мировое зло, и настоящий мир фей, которые по выходным курили трубку, пили ром и стирали крылья в местной химчистке.

И весь этот мир был только нашим. Когда мне было три года, он вырезал большие буквы из цветного картона и приклеил их на стену. Мой первый алфавит. Я надевала его очки, расправляла пижаму и с указкой учила его новым словам. Он хорошо учился, и уже к четырем годам я бегло читала газеты. В туалете. Как взрослая.

Иногда он приходил домой пьяненьким, с кульком конфет, и шел, извиняясь за свой поздний приход, укладывать меня спать. Он пытался рассказать новую историю, но быстро засыпал. И я лежала рядом, домысливая его рассказ. И вдыхала пряный запах табака и белого вина, и знала точно: именно так пахнет принц, который придет и унесет меня в настоящий мир. И будет таким же добрым.

Мать была всегда холодна. Они часто ругались. Она кричала на него, психовала, срывалась на откровенную грубость. И очень часто я слышала во время этих разборок: «ты не мужчина», «бездарность» и «скотина». Потом, когда он шел укладывать меня спать, я спрашивала его о значении этих слов. Он быстро менял тему, но я слышала… Да, именно слышала, как в темноте, шурша улиточным шагом по его не выбритым щекам, катились слезы. И я плакала вместе с ним, зная, что так будет лучше и легче для него…

А еще он всегда защищал меня от нее, принимая на себя удар.