Книга Дядя Фред весенней порой - Пелам Вудхаус

Всякий, кто хотел бы узнать, чем отличается оптимист от пессимиста, почерпнул бы немало, взглянув на дядю и племянника. Бег времени не утешил Мартышку, и его подвижные черты явственно выражали тревогу. Как всегда, когда рок связывал его с главой семьи, он испытывал точно то же самое, что испытываешь, срываясь в бочке с Ниагарского водопада.

Глава же семьи лучился радостью. Сдвинув шляпу набекрень, он с удовольствием оглядывал вокзал.

– Когда нам, хэмпширцам, удается попасть в столицу, – говорил он, – мы приезжаем на Ватерлоо, где шум и гам, а общество – смешанное. Как умиротворяет изысканный покой Паддингтона, где царят досуг и безделье, все мужчины – с таксами, а женщины в хороших костюмах похожи на лошадей! Посмотри, к примеру, на субъекта в соседнем купе. Не иначе аристократ, возвращающийся к любимой охоте.

Упомянутый пассажир глядел из окна сквозь очки в стальной оправе. Мартышке он не понравился, и лорд Икенхем с укоризной на него посмотрел.

– Мартышка, Мартышка! – сказал он. – Где веселье? Где праздничный дух? Разве ты не любишь расточать сладость и свет? Помню, в Вэли-Филдз ты был душой общества.

– Если сладость и свет – это такие визиты…

– Тш-ш! – прервал его лорд Икенхем. – У вокзалов есть уши.

И он увел племянника подальше, любезно прося прощения у тех, на кого тот налетал. Один из этих людей, весьма почтенный, поглядел на изящного пэра, но все же не припомнил, кто он. Однако пэр ему кивнул.

– Кто это? – печально спросил Мартышка.

– Понятия не имею, – ответил лорд Икенхем. – Где-то видел, а где – не помню. Наверное, вместе учились. К моим годам ты поймешь, что такие встречи не радуют. Недавно я видел мальчика, который был класса на два младше. У него седая борода. Поистине, усомнишься, так ли молод ты сам. А, вот и Полли!

Пружинящим шагом он подошел к ней и ее обнял. Мартышке это не понравилось. Хватило бы и кивка в отеческом духе.

– Ну, вот и ты! – сказал граф. – Трудно было вырваться?

– В каком смысле?

– Наверное, отец возражал. Что ты ему соврала?

– Я сказала, что еду к вам на несколько дней. Конечно, он решил, что это Икенхем.

– Вполне вероятно. Истину открывать нельзя, он нас не одобрит. Есть в дорогом старом Пудинге что-то пуританское. Что ж, все идет прекрасно. Ты сияешь красотой. Если у герцога сохранились человеческие чувства, он просто рухнет. Мне ты напоминаешь какой-нибудь Дух Весны, чем и отличаешься от Мартышки. Он грустит.

– Ха!

– Не говори так! Прыгай от радости, ты едешь в дивное место.

– Прыгать, да? А леди Констанс?

– Ну и что?

– То. Ронни говорит: не увидишь – не поверишь. Хьюго бледнеет при ее имени. Монти подозревает, что она приносит по ночам человеческие жертвы.

– Чушь и выдумки! Дама старой школы, в митенках, вот и все. И откуда у тебя эта унылость? Не от моих предков. Увидишь, нас ждет одна из крупнейших побед.

– Как на собачьих бегах.

– Что тебе дались эти бега? Констебль поторопился. Берут в полицию всяких невротиков! Ну что ж, надо занять места. Видишь, дядька с флажком?

Они вошли в купе. Пассажир в очках по-прежнему глядел из окна, но, когда они проходили мимо, внимательно на них посмотрел, словно что-то заподозрил. Это было не так. Руперт Бакстер, сменивший службу у графа Эмсворта на службу у герцога Данстабла, всегда смотрел пристально, такая привычка. Отметив, что девушка хорошенькая и чем-то знакомая, он сменил котелок на дорожную шапочку и задремал.

Тем временем в соседнем купе лорд Икенхем уточнял всякие мелочи.

– Решим насчет имен, – говорил он. – Это очень трудно. Тогда, на бегах, я выдумал неудачно. «Джордж Робинсон» и «Эдвин Смит». Смешно! Ну, я – Родерик Глоссоп. Ты, Полли, будешь Гвендолин. А вот Мартышка?

– Не важно, – горестно сказал тот. – На месте меня назовут «Этот субъект». Леди Констанс прикажет дворецкому: «Птармиган, кликните…»

– А неплохо! – перебил его граф. – Птар-ми-ган…

– «…кликните Герберта и Чарльза и выкиньте этого субъекта».

– А, опять ты ноешь! Вспомним кинозвезд…

– Фред Астер?

– Нет.

– Уорнер Бакстер?

– Очень хорошо, но нельзя, у герцога такой секретарь. А, знаю! У сэра Родерика был брат, кроткий священник, который оставил ему сборник гимнов и сына Бэзила. Естественно, тот помогает дяде. Будет о чем потолковать с леди Констанс у нее в будуаре. Если ты туда попадешь. С кем общаются секретари: с хозяевами или с прислугой?

Мартышка немного оживился:

– С прислугой! Нет, вы и скажете!

– Хорошо, попробуем хозяев. Только уж не вини, если леди Констанс осмотрит тебя в лорнет. Да что там, разве это лорнеты? Вот в мое время… Помню, гулял я по Гровнер-сквер с тетей Брендой и ее мопсом Джаббервоки. Подошел полисмен и сказал, что надо надеть намордник. Тетя не проронила ни слова. Она оглядела его в лорнет – и все, он окаменел, в глазах его застыл ужас. Послали за доктором, но бедный констебль уже не стал таким, как прежде. Ушел в отставку, открыл магазин. Так началась карьера сэра Томаса Липтона[8].

Когда он заканчивал свой рассказ, к дверному стеклу приникло чье-то лицо; теперь же вошел высокий, солидный человек, чья голова напоминала купол Святого Павла.

– А! – величаво, но благосклонно сказал он. – Это вы, Икенхем. Вы меня не помните?

Лорд Икенхем вспомнил и просиял.

– Как же, как же!

– Я не помешаю?

– Что вы, что вы! Мы беседуем о лорнетах. Они уже не те. Куда направляетесь?

– В такое местечко, Маркет-Бландинг. Оттуда меня повезут в Бландингский замок.

– В Бландингский замок?

– Да. Замок Эмсвортов. Вы там бывали?

– Нет, но много слышал. Кстати, вы не знакомы с моей дочерью и моим племянником? Гвендолин, Бэзил – сэр Родерик Глоссоп.

Взглянув на новых знакомых, сэр Родерик испытал к ним профессиональный интерес. Молодой человек забулькал, словно тонущий пловец; глаза у девицы увеличились до размеров блюдечка. Дышала она странно, уместней сказать – задыхалась. Если бы его спросили, он рекомендовал бы врачебную помощь.

Явственно не замечая, что племянник его обратился в груду развалин, лорд Икенхем вел милый, непринужденный разговор.

– Рад вас видеть, – сказал он. – Мы не встречались с того банкета, где вы так напились. Как ваши больные? Интересная у вас работа! Сядешь человеку на голову, а верный служитель уже несет смирительную рубаху.