Книга Год - Александр Радов

– Привет?

– Я уже все глаза проглядела, деточка, так же нельзя! Моего справила на поиски, – точно предполагала, напала.

– Извини, мне очень кстати нужно было встретиться.

– Прямо нынче. Мне две недели надо до химчистки добраться, будет холодно, сколько делать будут? Не сейчас, теперь что. Куда твой смотрит? С другом опять.

– С кем? – не одобрила. – С шума улицы звоню! Немедленно нужно Проста.

– Слушаешь вообще? Твой пока, похоже, сбежал из больницы и квасит с дружками, говорила, с плохой компанией поведется, добрый в полдень. Наговорили! Состояние стабильное впрочем. Она на улицах гуляет. Соседи с ним.

– Неудобно очень, повторюсь, но здесь на улице пробирает, один друг наш оказался, и он ему должен, а контакт потерял, отдать хочет. Долг – важная причина, угроза, что кто-то взрослый и серьезный, посторонний, «по работе» ждет сейчас адекватности – переменила родительский настрой.

– Пиши, – записная лежала раскрытая. – У меня два, еще с первой работы. Оба пишешь.

Пальцы возбужденно дрожали, дешевый шарик царапал обрывок офисной бумаги.

– И марш сюда! Не ровен день, заявится с «лучшим». Разнесут все. А твой – бежать от лечения.

– Десять обычных минут – у тебя, – и повесила, не слушая нарастающие благодушные, но рвущие в щепы трогательностью деталей души сокровища, вроде «красного лучшего шарфика», «царского варенья».

Он ответил на первом гудке, сильно вздрогнула.

А ведь нет никаких бронхов, объясняла не ей ЛОР раз, просто дыхательные пути, трахеи переходят в легкие по таким трубкам. Есть вот трахеит болезнь, но это конкретно заболевание трахеи, а когда воспаление чуть ниже, но легкие еще не задеты, называется бронхит. Болезнь есть, а органа нет, вот и со страной одна тень, что ни взять – темно и тоскливо, воет пронзительно, ничего не требуя взамен, ветер от лета.

– Привет?

– Только, – не бей трубку! Узнал?

– Конечно, – не эмоционально, отвечал он. – Что у тебя?

Смутилась. Действительно. Ведь все ее звонки – что-то надо только ей. А даже на психо логическую помощь от него рассчитывать не вправе, хотя что не повесит односторонне. Ведь из-за нее такой, а не другой. Конечно, не она виновата. Она не показала ему, что такое «взрослая жизнь», не сбежал от увиденного в комнату.

– Прости, стало быть. Знаю, причинила тебе много зла, и не дня не прошло, стыдно. Прав, нужна помощь. Не думай, что взваливаю на тебя снова, – решай. Просто некому позвонить, мне успокоиться, понять что делать, а ты много знаешь.

– Мне тоже некому больше позвонить, понимаю. Не томи излишне, чего приключилось?

Вечно у него эти прибавки на непонятном языке, словно конкурс «семьсот лет крещения сегодня». Помнится, убедил их, что назваться нужно более четко – тоже вполне легальное обозначение для определенного круга интересов специалистов в области теории.

Вот ведь! Не знай его, сказала бы про «ученых». А тут, взяв на себя – выражается «специалистов в области». И что в этих нагромождениях труднопроизносимых можно найти, кроме чувства собственного интеллектуального превосходства. Кто еще кому!

– Понимаешь, – говорила тихо одновременно с нахлынувшими воспоминаниями совместной жизни, – учти только, с улицы, скоро кончится – я в кармане нашла кое-чего. Похоже, в крови. Подбросили, грешу на малолетство гуляющее. Мой в больнице, его кто-то побил, ругается, – а моя, просто не поняла чего-то, нервничает сейчас.

– Новые поступления платьев.

– Сейчас в Москве. Перезвони с обычного. Побыстрее. – А знаешь такого, Планетари?

В мозге кто-то стучал изнутри, просясь наружу, хотя ничего на этой улице кроме трубы водостока примечательного не было, и резко вдруг дернул вниз, руку с трубкой. Отвечая, похолодела почти вся, а пятки горели вместо щек.

– Что бы нет.

– С этого бы и начала! – подхватил он. – Ни в коем случае не встречайся с ним без меня и наших, тут, в февральской Москве. Менять буду реальность на новые рубежи. Не звони больше, приезжай.

– Куда? – больше всего предпочитал на ходу менять планы, а еще она виновата оказалась. Всегда женщина виновата, говорили родители. А ты с ним больше двух часов была?

– Ты один там? – не совсем в смысл спросила, все более забывая причину разговора.

– Нет. И давай скорей, тут не то это.

Лишь начала говорить одновременно две последние мысли, но время. Откуда узнал? На пьяного наткнулся, что поддатый поведал?

– Вот вы где, – обрадованно раздалось за спиной.

– Я сейчас, – отвечала, не думая, голос знакомый, показалось, ждут чтобы освободила будку. Но там стоял Вирт.

– Вы совсем маму понять должны, – объяснял он. – Заранее бы делились планами, пирожки третий раз подогреть ставит. Так расстроились, на свеженькое не успели. Щи стынут. Сказала, без вас не даст никому, сама, вижу, не ела с утра, готовилась.

– Мне надо еще куда.

Тот мягко, словно нерадивую наседку, подхватил и уютно предложил:

– На полчаса домой, потом вступлюсь, сможешь ехать, – иногда все же «ты» проступало, звал на «ты» про себя, но на все предложения «сам хочет» перейти на «вы», отказывался, хотя даже пили. На свадьбе. Сам предложил, и не дав закусить частью огурчика, даже выдохнуть толком – залепил рот гигантским немного колючим поцелуем. Вначале думала только о том, чтобы не отстранится, потом резко в испуге чуть не оттолкнула его, показалось, не просто целует по-славянски со страстью в щеки, а просовывает в рот слюнявый бок языка.

Потянула на себя руку, он, учтиво глядя в глаза не пустил. Она тогда расслабилась слишком, сидела допоздна, обсуждали, как от выпивших отвадить.

– У них нет такого, он же не виноват.

– С чего – не распыляется, – не соглашалась, делая пугающе-комичное ударение на «не» ее. – И они захохотали. Не притворяясь, в отличие от зашедшейся натурально в истерике своей, видел расстроенный взгляд ее, падая, изображая на выстрел – «ну хватит», одновременно подливая в шипевшую сковороду, не глядя, масла – беглец и мидийцы. Пиетет к эпитетам, эпатировав квартой.

– Стала ксенофобом? Ненавижу, бытовой расизм.

– Зачем ты, хорошая. Смотри. Такая у меня с двойками приходила. В угол ставить не нужно. Несамостоятельность! Сама плачь, поборница европейского равноправия. Даже твой, и то что-то во мне понял.

– Что за национализм? Кто-то бы очень удивился, – и смотрела в глаза своему.

Взгляд не отвел. На вызов тортики предстали добрее, не смерил взглядом, не возмутился. Утонула в них доброта в подчинении и ответчиках за твердость, адекватная строгость.

– Хороша, работаешь! Проказница, мастерица! Столько в вашей талантов – не устаю поражаться. Да более счастливых мужиков, сейчас нигде нет. Современные объединения женщин эмансипированные, дисциплинированные. А семьи забыли за погоней за карьерой – могли осваивать фарс.