Книга Чудесное лето - Саша Черный

Прикрутил лампу и дунул сверху в стекло. Грузно стал у изголовья койки на коленки, лицом к зеленому мотыльку лампадки, – склонил голову и стал шептать знакомые с детства слова. Молился.

Глава VI

Разбойник

Когда взрослых нет в усадьбе, сидеть одному в большом доме не очень весело. Поиграешь сам с собой на французском бильярде в три шара и не знаешь, выиграл ты или проиграл… На стене старые гравюры: Всемирный потоп, Дворец дожей[22], толстый монах пробует вино. Но какое дело маленькому мальчику до потопа, дворца и монаха? Особенно когда изучил не только каждый штрих на гравюрах, но даже все сырые пятна и подтеки их.

Завел было Игорь граммофон. Развеселые звуки понеслись негритянской чехардой по всему дому… и еще скучнее и еще страшнее одному стало. Над балконом расшумелись клены, солнце в тучах, точно его никогда и не было, сумерки заволокли весь парк.

Игорь взлез на крытый бархатом ларь, снял со стены заржавленную рапиру, чтоб в темной липовой аллее от разбойников отбиться, если нападут, и пошел в дом к экономке, которая жила у входа в усадьбу в длинном кирпичном флигеле.

Внизу по просторной кухне бегали канареечного цвета утята, отнимали у друга лимонную корку (зачем она им?) – и пищали. Седая экономка, словно утка, ковыляла за ними, грузно приседала, ловила пушистых озорников и сажала их в выстланную мягкой фланелью картонку из-под шляпы.

– Дарья Ивановна, черненького забыли!

– И черненького посадим. Нечего ему по кухне шлёндрать…

– А почему вы каждого в головку целуете?

– Да, видишь, курица их высидела, я под нее свежих яиц и подложила. Утята теперь вроде как сироты, вот я их в головку и целую. Хочешь, и тебя поцелую… Будь здоров!

– Спасибо, Дарья Ивановна. А когда утята вырастут, вы их будете кушать?

– Глупости, Игруша. Все едят, и ты поешь, и я поем. Ежели их не есть, они сами весь дом слопают. Прожоры известные.

– Дарья Ивановна, почему вы всё кур на утиные яйца сажаете? Это же несправедливо. Утки гуляют себе как барыни, и в ус себе не дуют.

– Ишь ты, поправщик какой… Сажаю, значит, так надо. Захочу, и тебя посажу.

– Ну, это извините. У меня уроки, и я… мальчик. Вы пошутили, да? А вот Альфонс Павлович обещал мне из Марселя страусовое яйцо прислать. Вы уж, пожалуйста, Дарья Ивановна, душечка, под индюка его подложите. Все равно он ничего не делает. Хорошо? Я вам за это из страусового цыпленка все перья на шляпку подарю.

– Подложу, подложу. Ишь, добрый какой… Ступай-ка наверх, там на столе пенка из-под вишневого варенья осталась.

– О! Пенка? Пенка! Пенка!!

– Да не кричи ты… Свисток паровозный!

Съел Игорь пенку. Блюдце и мыть не надо, уж так облизал, что и кошка чище не вылижет. Ведь это когда сидишь за общим столом со взрослыми, тогда и салфетка, и локтей на стол не кладешь, и вылизывать блюдца, конечно, не будешь. Но когда, кроме мух, никого в комнате нет – не их же стесняться, – очень трудно удержаться.

Сел Игорь у окна, с носа последнюю каплю вишневого сиропа слизнул, смотрит на дорогу. Колокольня с петухом, – петух по ветру медленно поворачивается… Белый угол стены соседа, за стеной лохматые раскидистые липы. Лягушки стонут… Зубы у них болят перед дождем, что ли? Говорят, это древесные лягушки. Зелененькие, как молодая крапивка, сидят на деревьях и воображают, что они – соловьи… Скажите, пожалуйста!

О! Кто там в кладовке возится? Игорь выскочил в коридор и прислушался. Странно. Замок висит снаружи, другого хода в кладовку нет… Мышь? Да разве мышь может так банками греметь?

Мальчик в два прыжка выскочил на лестницу и перегнулся над перилами. Позвать Дарью Ивановну? Стыдно. Разве в минуту опасности женщина должна защищать мужчину? Да еще женщина, страдающая одышкой… Где верная, зазубренная в боях рапира?

Игорь защемил рапиру под мышкой, подошел вплотную к дверям кладовки и притаился. Опять шум! Дребезжат жестянки и банки, шуршит бумага. Ясно… Окно кладовки выходит на мусорную свалку. Там пустырь, закрытый стеной дома… Какой-нибудь старый бродяга стал на старый бочонок, отогнул старую железную полосу на окне и пожирает теперь большой суповой ложкой яблочное желе, варенье из айвы, варенье из черной смородины… Пастилу! Засахаренные груши!..

Игорь перевел дыхание и смело сунул кончик рапиры в щель двери.

– Кто там? Почему ты залез без спросу в чужую кладовку? Сдавайся! Раз-два-три. Я уже взвел курок…

Мальчик щелкнул языком.

– Сдаешься? Считаю сначала: ра-аз, два-а, три-и…

Игорь обратился к разбойнику, конечно, по-французски. Не по-русски же разговаривать с ним в усадьбе, с крыши которой в морской бинокль Эйфелеву башню видно.

И разбойник отчетливо и коротко ответил ему по-французски: – Пошел вон!

Дарья Ивановна уронила спицы, откинулась к спинке соломенного кресла и исподлобья сквозь очки изумленно посмотрела на ворвавшегося в кухню Игоря.

– Скорей, скорей! Там, в кладовке… Не хочет сдаваться! Говорит: «Пошел вон!» «Ватан!» Понимаете? Ест варенье… Ходит по полкам и ругается, как… не знаю кто.

– Кто ходит?! Кто ругается? Да не тычь ты своей жабоколкой! Шашлык из меня хочешь сделать, что ли… Говори толком.

– Это, Дарья Ивановна, рапира, а не жабоколка… Я ж говорю: разбойник. Там, в чулане, алебарда[23], съест он все варенье и нас всех алебардой порубит. Вот увидите! Садовник ушел, кухарка ушла, Игнатий Савельевич ушел. Идем на шоссе и подымем тревогу…

– Тьфу ты, юла какая! Чтоб люди на смех подняли? Давай-ка сюда рапиру. Бери молоток. Чистая фантазия. Держи меня за руку. Пойдем… Какой разбойник варенье есть будет? Голову я ему оторву, а не то чтоб его бояться! Иди-иди, Игруша… Постой…

За дверью кладовки действительно кто-то был. Хлоп! Прорвал пузырь, которым была обтянута одна из банок, сбросил на пол чашку.

– Ага, чистая фантазия? – шепотом спросил ехидно Игорь.

– Ах, леший! Кот, что ли? Да нет, я тут всех котов в окрестности знаю, все сытые, по чужим кладовым не шарят… Иль впрямь бродяжка какой-нибудь за брался? А ну-ка, Игорь, переведи ему, по-французски… Ты, шаромыжник, дурака не валяй! Не то сейчас же по телефону жандарма вызову, руки скрутят и в кутузку… Слышишь? У нас тут полон дом мужчин. Игорь, сними-ка ружье со стены…

– Какое, Дарья Ивановна, ружье? – шепнул мальчик.

– Какое? Это я так, для острастки… Слышь ты, бандитская душа! Переведи ему, Игорь…

Нелегко было Игорю переводить: «шаромыжник», «кутузка», «бандитская душа»… Слова такие все трудные. Однако кое-как перевел.