Книга Контрапункт - Анна Энквист

* * *

Канон в секунду представлял собой непритязательную мелодию, мирно журчащую в трехдольном размере. Уже во втором такте к первому голосу присоединялся тождественный второй, но звучал иначе — моложе, звонче? — ибо начинал свою партию на следующей ступеньке гаммы. Голоса были неразлучны, переплетались и весело подражали друг другу.

Вступивший позже голос женщина пыталась играть тише первого, чтобы можно было расслышать, кто подает пример, а кто ему следует. Но неясным образом ей не удавалось реализовать свое намерение, и мало-помалу последователь начинал перехватывать пальму первенства. Как бы она ни меняла динамику, неудержимое переплетение двух почти идентичных голосов оставалось неизменным.

Не важно, кто ведет — она или я, думала женщина. По очереди. Важно то, что мы двигаемся в такт друг другу, что мелодия одного приобретает глубокий смысл в мелодии другого. Спустя какое-то время она больше не старалась отчетливо выделить основной голос, она намеренно перемешивала голоса в беспрестанно кружащееся звуковое облако, в котором разные звуки всецело сливались друг с другом.

ВАРИАЦИЯ 7, AL TEMPO DI GIGA

Седьмая вариация по своей простоте всегда казалась женщине островком ясности в море сложных конструкций. Она часто играла детям эту благозвучную песню для двух голосов размером в шесть восьмых. Бас был не совсем басом, а полноценным голосом, поющим тему наравне с дискантом. Сицилиана, не слишком быстрая, мелодичная, позволяющая ушам и мозгам немного прийти в себя. Вариация напомнила ей сицилиану из изумительных брамсовских вариаций на тему Гайдна, которые она когда-то играла с подругой на двух роялях. Она подумала о бесчисленных сицилианах в баховских сюитах и самоучителях игры на блок-флейте.

Ее ассоциации никогда не подтверждались. Всегда находился знаток, который вставлял палки в колеса, сварливый Киркпатрик или какой-нибудь лицемерный профессор. Темп «al tempo di giga» был обозначен в оригинальной рукописи, но никто не брался утверждать, почерк ли это Баха, его жены, сына или ученика. К тому же в одной рукописи темп указывался, а в другой нет. Как бы то ни было, поселившийся в ней червь сомнения заставлял делать выбор между пасторальным и пылким исполнением. Если она выбирала темп жиги, то вещь теряла свою умиротворенность, ведь жига звучала быстрее, резче и целеустремленнее, чем сицилиана. Украшения мгновенно приобретали виртуозный характер, утрачивая свою томную мечтательность. Великолепные, восходящие к высоким нотам, рулады звучали скорее зажигательно, нежели задумчиво.

Женщина знала, что нужно полагаться на собственную интерпретацию, иначе ничего не получится. Можно ли доверять инструкциям неизвестного профессора? Если сомневаешься, остановись. И закрой эту книгу!

* * *

Люстры в большом зале Консертгебау сделаны из тысяч фрагментов ограненного стекла и похожи на свисающие груди. Они рассеивают свет, создавая приятную, теплую атмосферу. Мать показывает детям гигантские арматуры. Втроем они сидят на сцене и наблюдают, как элегантно одетые зрители с вечерними прическами ищут в зале свои места и беседуют друг с другом в волнительном ожидании.

— Настоящий праздник, правда! — говорит дочка, прижимаясь к матери. На ней летнее платье в цветочек, колготки и зимние сапоги. Мальчик надел тренировочный костюм и сейчас сосредоточенно изучает сцену, где библиотекарь оркестра расставляет по пюпитрам ноты. Один за другим на сцену поднимаются музыканты с инструментами в руках. Концертмейстер склоняется над клавесином, расположенным в центре, и берет ля. Какое-то время в пространстве зависает одна-единственная нота, но тут же утопает в гудящем рое звуков. Видно, как скрипачи водят по струнам смычками, но расслышать то, что они играют, невозможно. В этом исполинском гудении иногда различимо ля духовых. Когда все инструменты настроены, воцаряется тишина.

— Вон там! — восклицает мальчик низким голосом.

— Он не смотрит, — отвечает девочка. — Он еще разговаривает.

Отец сидит за первым пультом и болтает с коллегой. Мать и дети, сидящие позади оркестра, видят, как склоняются над виолончелями спины в черных фраках, как двое мужчин настраивают самые низкие струны и одобрительно улыбаются друг другу.

Когда дирижер выходит на сцену, весь оркестр встает. Аплодисменты мощной волной вымывает из зала на сцену. Дирижер кланяется, поворачивается лицом к оркестру, поднимает руки и ждет. Дочь легонько подталкивает локтем мать и ссутуливает плечи в радостном возбуждении. Мальчик вытягивается как можно выше на своем стуле, не отрывая глаз от отца. Его волнение физически ощутимо, по крайней мере для матери. Она обнимает его, но он стряхивает ее руку. В зале полная тишина, публика задержала дыхание, дирижер еще мгновение выжидает и дает ауфтакт к началу.

— Папа! — выкрикивает мальчик.

Сидящий за ним пожилой господин возмущенно сопит. Дирижер опускает руки. Сбитая с толку публика разражается смехом. Посмотри же, думает мать, мы здесь, помаши нам! Отец оборачивается, находит глазами свою семью и машет им смычком. Затем сконфуженно пожимает плечами, глядя на дирижера, тот дружелюбно улыбается.

В Четвертом Бранденбургском концерте есть все, чего жаждет ребенок: скорость, цвет, повторяющиеся в разных формах мелодии. Узнавание чередуется с удивлением. Рядом с дирижером, на переднем плане, сидят солирующий скрипач и два блок-флейтиста. Они играют свои партии страстно, в удачно выбранном темпе, сочетающем серьезность и танцевальность. Оба ребенка слушают как зачарованные.

Во время торжественной паузы перед анданте никто в зале не кашляет. Затем в трагический диалог возносятся флейты с их древесным, уж слишком непосредственным звуком. Утверждение, эхо, продолжение. Женщина думает: соль мажор, ми минор, чуть позже разрешение в доминанту, потом этот странный, характерный для фуги, финал с головокружительным скрипичным соло, но все это потом… Слова исчезают, и остается лишь звук, мелодия.

Девочка плачет. Мать чувствует, как сотрясается ее детское тельце, в ужасе поворачивается и видит плотно зажмуренные глаза, слезы, сопли. Она сажает дочь на руки и обнимает. В теплых объятиях всхлипывания затихают. Мать прикасается губами к уху дочери и шепчет:

— Что случилось? Что-нибудь болит?

Дочь кладет голову на плечо матери.

— Тебе нехорошо? Скажи.

Девочка вздыхает:

— Мама, это слишком красиво.

Именно тогда, во время утреннего рождественского концерта в Концертгебау, зарождается любовь к блок-флейте. Мать радуется покупке скромного инструмента и его атрибутов: масла для смазывания незащищенного дерева, гигантских размеров ершика для чистки внутренностей и забавного футляра. От блокфлейт всегда исходит какой-то затхлый запах, напоминающий о залежалой еде или непроветриваемых помещениях. Дочь упражняется и собирает песенки в папку.

— Может, купим ей все-таки настоящий инструмент? — говорит отец. — Она так музыкальна, ей надо научиться на пианино или на струнных.