Книга Дело Сен-Фиакр - Жорж Сименон

Настроение у Мари Татен совершенно переменилось: несмотря на владевшие ею смущение и растерянность, в ней пробудилось теплое чувство доверия.

Странная штука жизнь! Год за годом проходят, не принося ни малейшего происшествия, ни единого пустяка, способного разорвать монотонное течение дней. И вдруг на вас обрушиваются немыслимые события, драмы и вообще такие вещи, о которых и в газетах-то не прочтешь!

Суетясь вокруг крестьян и Мегрэ, она время от времени заговорщически поглядывала на комиссара. И когда он покончил с едой, робко предложила:

— Не хотите ли рюмочку виноградной водки?

— Мы ведь раньше были на «ты», Мари.

Она рассмеялась. Нет, у нее не хватит духу!

— А сама-то ты так и не пообедала.

— Пообедала. Я ведь все время кручусь на кухне…

Там пожуешь, тут перекусишь.

За окном мелькнул промчавшийся по улице мотоцикл. Как успел заметить Мегрэ, сидевший за рулем юноша выглядел несколько элегантнее, чем большинство местных жителей.

— Кто это?

— Разве вы не видели его сегодня утром? Это Эмиль Готье, сын управляющего.

— Куда это он собрался?

— Наверное, в Мулен. Он почти горожанин. Служит в каком-то банке.

На улице вновь показались люди: одни прогуливались по дороге, другие направлялись к кладбищу.

Странное дело, Мегрэ клонило в сон. Он чувствовал себя таким измотанным, словно провернул колоссальную работу. И вовсе не потому, что поднялся в половине шестого утра, и даже не из-за простуды.

Нет, его подавляла царившая здесь атмосфера. Ему казалось, что эта драма касается лично его, и комиссара трясло от омерзения и досады.

Да, именно от омерзения. Ему и в голову никогда не приходило, что он вернется в родную деревню при таких обстоятельствах. Дошло до того, что могила отца совсем заброшена! А ему самому запретили курить на кладбище!

Сидевший напротив него Метейе явно работал на публику. Он понимал, что оказался в центре внимания. И, доедая обед, изо всех сил пыжился, старался выглядеть невозмутимым, даже презрительную ухмылку изобразил.

— Рюмочку водки? — предложила ему Мари Татен.

— Спасибо, нет. Я вообще не пью водки.

Он получил хорошее воспитание. И стремился при любых обстоятельствах продемонстрировать это. Здесь, в деревенской гостинице, он ел столь же церемонно и манерно, как в замке.

Покончив с едой, он осведомился:

— Есть у вас телефон?

— Нет, но в лавке через дорогу…

Перейдя через дорогу, он вошел в бакалейную лавку, которую держал местный ризничий. Там и помещалась телефонная будка. Как видно, звонил Метейе отнюдь не в соседний город: ему пришлось изрядно подождать, пока его соединят, и он топтался на месте, куря сигарету за сигаретой.

К тому времени, когда он вернулся в гостиницу, крестьяне уже уехали, а Мари Татен мыла рюмки в ожидании нового наплыва клиентов после вечерней службы в церкви.

— Кому вы звонили? Имейте в виду, я все равно узнаю — мне стоит только дойти до телефона.

— В Бурж, отцу.

Голос его звучал сухо, враждебно.

— Я попросил немедленно прислать мне адвоката.

Всем своим видом он походил на потешную, но злобную шавку, скалящую зубы еще до того, как к ней протянешь руку.

— Вы так уверены, что вам грозят неприятности?

— До прибытия моего адвоката попрошу больше не обращаться ко мне с вопросами. Поверьте, я крайне сожалею, что здесь нет другой гостиницы.

Расслышал ли он, что пробормотал ему вслед комиссар?

— Дурак! Вот дурак-то!

А Мари Татен ни с того ни с сего стало страшно оставаться с ним наедине.

Видимо, этому дню так и суждено было пройти под знаком беспорядка, развала и нерешительности — наверное, потому, что никто не чувствовал себя вправе Даже пытаться как-то управлять событиями.

Кутаясь в свое тяжелое толстое пальто, Мегрэ все бродил и бродил по деревне. То его видели на площади у церкви, то неподалеку от замка, где в окнах уже зажигался свет.

На улице быстро темнело. Могучие звуки органа, гремевшего в ярко освещенной церкви, казалось, сотрясали ее стены. Звонарь запер кладбищенскую ограду.

Стало совсем темно. Крестьяне толпились у церкви, собирались кучками, обсуждая, нужно ли идти прощаться с покойной графиней. Первыми отправились в замок двое мужчин и были встречены растерянным дворецким, который тоже не знал, что делать и как поступать. Никто не позаботился даже приготовить поднос для визитных карточек. Стали искать Мориса де Сен-Фиакра, чтобы спросить распоряжений, но его русская подруга ответила, что он пошел прогуляться.

Мари Васильефф лежала на кровати прямо в одежде и смолила папиросу за папиросой.

Тогда дворецкий, равнодушно махнув рукой, впустил крестьян.

Это послужило сигналом. Когда вечерня окончилась, крестьяне зашушукались, загомонили.

— Конечно, пошли! Папаша Мартен и молодой Бонне уже ходили туда.

И тогда, выстроившись вереницей, крестьяне повалили в замок, окутанный ночной мглой. Они шли по коридору, и фигуры их высвечивались у каждого окна.

Родители вели детей за руку и без конца одергивали их, наказывая им не шуметь. Вот и лестница. Коридор второго этажа. И наконец, спальня графини, куда впервые в жизни попали все эти люди.

Когда крестьяне ринулись в спальню, там оказалась лишь насмерть перепуганная служанка. Окунув веточку самшита в сосуд со святой водой, крестьяне осеняли покойную крестным знамением. Расхрабрившись, кто-то прошептал:

— Она словно спит.

Приглушенный голос отозвался:

— Совсем не мучилась.

И вновь рассохшийся паркет трещал под их шагами. Скрипели ступеньки лестницы. То и дело слышалось:

— Тс-с! Держись за перила.

Из окон полуподвальной кухни кухарка с недоумением взирала на странную процессию: ей были видны лишь ноги проходивших мимо окон крестьян.

Когда Морис де Сен-Фиакр вернулся, дом был уже заполонен людьми. При виде толпы крестьян он так и вытаращил глаза. А посетители судорожно соображали, что следует говорить в подобных случаях. Но граф лишь кивнул им и прошел в комнату, где его дожидалась Мари Васильефф.

Через мгновение оттуда донеслась английская речь.

А Мегрэ в это время был в церкви. Сторож с гасильником в руках обходил лампады. В ризнице священник снимал облачение.

Слева и справа были устроены исповедальни, зеленые шторки которых должны были скрывать лица кающихся от посторонних взглядов. Комиссару припомнились те времена, когда он был столь мал ростом, что едва доставал макушкой да края шторки.