Книга Остров Тайна - Владимир Топилин

На мельниковском кладбище, на пригорке за бывшим прудом у густого леса – запустение. Густая, высокая трава затянула могильные холмики ему по грудь. Некоторые подгнившие кресты упали. Другие, более свежие, наклонились от времени. И только один кедровый крест, потемневший от непогоды и солнца, непоколебимо стоял среди других могил как славная память об усопшей. Иван прочитал вырезанную ножом женскими руками надпись: Мельникова Глафира Андреевна.

Он помнил, как хоронили Глафиру. Она умерла в тот день, когда угнали всех мужчин. Могилу для нее женщины копали сами. Кедровый крест стругала и скрепляла тетушка Анна.

Ивану понадобилось много времени вырвать траву и заново поставить все кресты у могильных холмиков. Двадцать четыре креста, в числе которых был и прабабушки Глафиры, последней, похороненной здесь представительницы их рода. Остальные там, на северах, на острове Тайна.

Рядом с могилой Глафиры выкопал ямку для Мурки. Верная кошка заслужила покоиться после смерти рядом с людьми.

Он торопился. Вечер набирал силу. Между гор сгущалась темнота. Пора было возвращаться.

Склонив в поклоне с редкой проседью голову, Иван мысленно простился с усопшими. Один раз за себя. Второй – за дядьку Константина. Потом, резко повернувшись, не оглядываясь, пошел прочь.

Возвращаясь своей дорогою, через заимку, он поставил лопату на место. Может быть, она кому-то пригодится, не зря же ее здесь оставили.

Перебравшись через ручей, неподалеку от кедра он остановился в последний раз, долго смотрел назад, на свою усадьбу. Старался запомнить расположение каждой постройки, еще целого, но покосившегося дома. Когда еще придется видеть родовое гнездо? Да и увидит ли он его вообще…

Вдруг показалось ему, что в окне второго этажа проявилась фигура человека. Темный силуэт в черных одеждах, очень похожий на прабабушку Глафиру. Строгое лицо. Туго подвязанный под подбородком серый платочек. Скрещенные на груди руки. Смотрит на него. Подняла правую ладонь, медленно помахала ему на прощание и… исчезла. Скрылась в глубине комнаты.

С места, где он стоял, до дома больше ста пятидесяти метров. Расстояние определил опытным глазом стрелка. Он не мог ошибиться!

Ивану стало не по себе. В первые мгновения хотел вернуться, но внутренний голос как строгое предупреждение приказал: не ходи! Неприятный холодок в груди, защемленное сердце, тоска на душе давили и угнетали. Ему казалось, что его разрывают на две части. Одна из них навсегда остается здесь, а другая ищет новую судьбу. И было в этом ощущении необъяснимое чувство возрождения, как будто он окунулся в расплавленный свинец, но остался жив.

Еще раз, окинув тяжелым взглядом усадьбу, Иван повернулся, спотыкаясь и поскальзываясь, пошел прочь. Дорогу видел смутно. Глаза наполнили горькие слезы.

…Перед поскотиной у деревни из кустов послышался встревоженный голос:

– Ванька!.. Ты ли это?

– Я, – остановившись от неожиданности, подтвердил он и, узнав деда Шишку, удивился: – А ты что тут делаешь?!

– Тебя караулю, – признался Семен Михайлович. – Да не кричи так, ползи сюда. Вот так. Присядь рядом. Послухай старика. Давеча, как к вечеру из района в сельсовет конники прискакали. Видать, по твою душу. Кто-то донес… Ко мне домой приходили, про тебя выспрашивали: хто таков, да откудова.

– За мной? Зачем?..

– Не тараторь поперек батьки. Дай слово сказать, – перебил дед Шишка. – Хтой-то доложил, што ты на заимку пошел. А человек ты незнакомый в деревне, да сразу интерес проявил. Поэтому думаю, тикать тебе, паря, надо! И немедленно.

– Бежать? От кого?..

– Ты што, дурак совсем? Не знаешь, в какие годы живем? Были такие молодцы, хто на заимку ходил. А потом ночью их увозили. До сих пор нихто не видел.

– Что же это…

– Не штокай. На вот тебе, я все твои вещички припер. Тут и куртка, фуражка, бумаги и ордена. Бабка в котомку немного еды положила. Складывайся и, не мешкая, дуй, не стой! Пока нас вместе с тобой не загребли.

Иван растерянно упаковал вещи в мешок. Дед Шишка тем временем негромко объяснял, как в обход деревни коровьей тропой, полями уйти к железной дороге:

– Тутака немного, завтра к утру на станции будешь. Да только в район не суйся, там всяко арестуют, – и, выдержав паузу, тихо спросил: – Будешь там?..

– Где? – не сразу понял вопроса Иван.

– На острове… на могиле?

– Буду.

– Поклонись от меня своим… помяни за меня, – и со скорбью, – я ить ваших хорошо знал. Мы с дедом твоим Никифором Ивановичем хорошие друзья были, дела вместе вершили! Чудом тогда мы с вами не попали… Повезло…

– Хорошо, Семен Михайлович. Обязательно поклонюсь! – заверил его Иван, пожимая сухую руку и ненадолго притягивая сухое тело старика для объятия. – Спасибо тебе за все!

– Спасибо Господу! – отвечал ему дед Шишка и, украдкой вытирая слезы, напутствовал: – Ступай!

Иван шагнул в темноту, через некоторое расстояние остановился, прислушиваясь. Было слышно, как плачет дед Шишка. Эх, жизнь…

Встреча

Первые морозы окаймили берега Большого Гусиного озера тонким льдом. Черная вода спрятала в глубине каменистое дно. Отражаясь на зеркальной поверхности, в небе плывут грязные облака. Далеко посередине, собираясь на юг, сгрудилась, гогоча, последняя, огромная стая гусей. Голые деревья, освободившиеся от хвои лиственницы, придали окружающему миру серые краски. Первый снег накрыл горы белыми шапками. Холодный ветер принес с севера зябкую стужу: зима не за горами!

Скрипят уключины. Деревянные весла месят густую воду. Тугие струи журчат под напором лодок. Веселая песня женскими голосами будоражит колкое эхо.

Оторвавшись от недалекого мыса, в прибрежный лиман плывут две плоскодонки. В каждой из них по три человека. Двое гребут веслами, третий в корме управляет посудиной. Издали видно женские платки на головах, сбегающие по спинам тугие косы. На передовой плоскодонке, в корме, в мохнатой росомашьей шапке и овчинном полушубке восседает здоровенный детина. Степенно кивая головой в такт песни, Гоша Веревкин показывает дорогу.

С последним куплетом задорной «Катюши», субмарины столкнулись бортами о прибрежные мостки. Подбадривая друг друга, девчата высушили весла. Неторопливо поднявшись с места, парень медведем вылез на настил, подтянул за веревки лодки к берегу, скомандовал:

– Ну, девки, никаких перекуров! Рыбу из сетей выберем, пока не померзла, а потом на обед!

Девчата подчиняются ему беспрекословно, потому что он бригадир и один здоровый парень на весь колхоз.

В деревне и на пасеках есть мужики, фронтовики, но они все женаты или покалеченны. 1947 год – не майские праздники. Выйти замуж не за кого. А хочется. Поэтому Гоша – первый парень на деревне, пока не связанный семейными узами, всегда в центре внимания. И не беда, что Алена Лахтакова воспитывает его годовалого сынишку, а Таня Кривкова ходит от него на девятом месяце беременности. Времена такие, послевоенные.