Книга Несбывшаяся весна - Елена Арсеньева

– Хреновы твои дела, милка моя, – бормотала сквозь стиснутыеузкие губы Надя, и желваки ходили по ее щекам, совершенно как у озабоченного,разозленного мужчины. – Булька на тебя злобствует, аж кипятком ссыт, такярится. Хочет напоследок душу Кочегара потешить и взять тебя на себя. Смекаешь,о чем базар?

Александра споткнулась, и Надя-Кобел перехватила ее рукупокрепче.

– Завтра пойдет мужской сходняк просить, чтобы тебя ейотдали. Якобы Кочегар ей такой наказ давал, чтоб отомстила тебе за того пацана.Правду сказать, думаю, пацан тут ни при чем и Кочегар ничего ей такого ненаказывал. Она тебя люто ненавидит, из кожи вон лезет.

– За что, за что? Что я ей сделала? – как во снепробормотала Александра.

– Да не знаю, какие меж вами счеты, – пожала могучимиплечами Надя-Кобел. – Булька – она вообще борзая по натуре, а после того какмочканули Кочегара, еще пуще оборзела. Сама прикинь, где ты ей дорогу перешла.А может, – она поглядела на Александру с выражением неловкости, таким страннымдля ее рубленого лица, – а может, это я виновата.

– Почему?

– Да я как-то раз сдуру болтанула, мол, кабы я быланормальная свиноматка, как все другие, я б хотела с виду быть такой жеизенбровой биксой [24] , как Маманья. Ну, Булька и взревновала – чуток из кожине вывернулась, долго мне потом пришлось ее, дурищу, обхаживать. Ну и с тех порона ревнует, понимаешь?

– Понимаю… – прошептала Александра. – Чего ж тут не понять.Только что ж мне теперь делать, а, Надя? Булька, сама знаешь, от меня неотстанет. К начальнику пойти?

– Погоди пока. Если пойдешь, надо будет ему закладывать иБульку, и меня, и Кедра, старосту из пятого барака, да и еще кучу народупотреплют. Погоди до завтра. Я ей попробую малость мозги вправить.

– Надя, скажи ей, что, если она меня убьет, ей срок накинут,не меньше десяти лет. Она ж тогда на волю выйдет совсем старой! – в отчаяниивоскликнула Александра.

– Да какие ее годы? – ухмыльнулась Надя. – Ей толькодвадцать, еще успеет нажиться на воле. К тому же она и воли-то не знает, спятнадцати лет по зонам чалится, ее тут ничто не гнетет, все – дом родной.Главное, чтоб за кирпичный забор не послали. Но ты сама посуди, кто ты такая,чтобы из-за тебя кого-то за кирпичный забор посылали?!

И правда, подумала Александра, кто она такая, чтоб за ееубийство Бульке дали расстрельную статью? Да никто.

Значит, что? Значит, все?

– Значит, что? – повторила она вслух. – Может, мне самойприйти в медпункт да повеситься, чтоб не ждать, пока Булька меня на полосыразрежет?

Надя задумчиво сдвинула свой немыслимый тюрбан и поскреблапо лбу.

– Ты погоди, – сказала угрюмо. – Дурное дело, сама знаешь,не хитрое. Может, тебя кто кровью выкупить захочет.

– Что еще такое?! – спросила Александра, едва управляясь сослезами, которые так и хлынули из глаз. – Кто-то за меня умереть должен?

– Ну да, – деловито кивнула Надя. – Ты ему обещаешь, что ссемьей его расплатишься, когда выйдешь. Ну вроде как будешь на них всю жизньвкалывать, понимаешь? Или если на воле у тебя есть богатая заначка рыжья,отдашь всю. За жизнь-то свою не жалко! Или, может, сыщется какой-нибудь совсемуж потерянный игловой или нюхальщик, который, чтобы раскумариться, на всеготов, даже жистянку отдаст. Тогда ты ему дашь наширяться, а он за тебя,значит, голову на рукомойник положит и храпок подставит.

– Ну ты сама посуди, Надя, – всхлипнула Александра, – откудау меня морфий или кокаин? Они же у главврача в сейфе! А его за перерасход какраз и могут послать за кирпичный забор! И что я вообще значу, чтобы за менякакой-то человек добровольно дал себя убить, горло перерезать? Нет, все дляменя кончено…

– Ну погоди, погоди, – прогудела Надя не слишком уверенно, –не хорони неубитого!

– А вообще, может, оно так даже и лучше будет, – вдругпрошептала Александра. – Больно уж тут жизнь тяжелая! Больно страшная! Надоеломне, если честно. Ну и ничего, умру еще не очень старая и чуть-чуть дажекрасивая. А то к концу срока небось и зубы повыпадут, и волосы повылезут.Вернусь домой – дочка испугается, не узнает. Вот только знаешь чего жалко? Уменя дочка уже взрослая, может, и замуж без меня вышла, и ребеночка родила. Ямечтала, вот вернусь домой, буду идти по улице по своей родной, по Варварской,и поверну в нашу подворотню, а там, во дворе, горка песка насыпана и маленькиймальчик там играет. Волосы у него черные, глаза черные, – пробормоталаАлександра и улыбнулась воспоминанию о том далеком времени, когда черные глазазатмевали для нее и солнце, и все на свете. – И он меня спрашивает: «Ты кто?»,а я говорю: «Я твоя… я твоя…»

У нее перехватило горло.

– Ох, дура, – сказала Надя, и лицо ее вдруг ужасноскривилось. – Дурища, сама разрюмилась, и меня развезло!

По ее багровой щеке поползла слеза, потом другая…

Александра закрыла лицо руками.

– Эй, землячка, – раздался рядом шепелявый, надтреснутыйголос. – Хочешь, привет брату передам? Может, он за меня словечко замолвит?

Александра отняла руки от глаз, оглянулась.

Мурзик!

– Ты чего пунишь? [25] – прорычала Надя-Кобел, видимо,страшно разозленная, что кто-то, вдобавок мужчина, увидал ее в минутупреступной женской слабости. – У нее брат небось где? Тоже на зоне! Тебя что, вдругой лагерь переводят? Или так просто, туфту гонишь? Эх, бабе и без того худо,а еще ты…

– Да ладно, бросьте, все обойдется! – усмехнулся Мурзик,помахал рукой да и пошел по направлению к своему пятому бараку, напевая:

Звуки вальса неслись,

Веселился весь дом:

Я в каморку свою

Пробирался с трудом.

Взял я острый кинжал

И пронзил себе грудь,

Пусть невеста моя

Похоронит мой труп!

Александра и Надя-Кобел смотрели ему вслед.

Прорыдав последние слова, Мурзик вдруг заорал на весь лагерь– до того противно, пискляво, дурашливо, что женщины вздрогнули:

Тра-ля-ля ля-ля-ля,

Еще раз тра-ля-ля,

Пусть невеста моя