Книга Песня цветов аконита - Светлана Дильдина

В седле он держится превосходно, но не любит охоту. Странно. Он не из тех, кто боится отнять жизнь. Это поняли уже все в Окаэре.

Так получилось, что мы свернули на боковую тропинку, а все, кроме моих и его охранников, проехали немного выше нас. Их голоса были слышны, но мне хотелось, чтобы они не доносились до нас. Мы ни разу еще не оставались наедине. Я была немного растеряна и даже испугана, но сгорала от любопытства.

Земля была усеяна цикламенами. Тропинки было почти не видно за цветами. Лошадь наместника остановилась — кажется, он не хотел, чтобы лошадь наступала на их головки.. Я спросила об этом. Он посмотрел на меня, и я поняла, что права. Я засмеялась и сказала, что странно жалеть лесные цветы, когда он может взять все, что захочет здесь, в Окаэре. Он ответил, что и так берет все, что считает нужным, — а цветы беззащитны, их может сорвать любой, раздавить любая лошадь. У них нет ничего, кроме недолгой красоты. Я спросила, жалеет ли он тех, кого обрекает на смерть. Он ответил, что нет, что они получают заслуженное. Странно было слышать такие холодные слова. Я… не удержалась, спросила, пытаясь преподнести это как шутку, — неужели не нашлось никого в Окаэре, кто пришелся бы ему по душе? Странно быть одному. А он в ответ спросил, что я получу, если буду с ним?

Я растерялась. Он тронул повод, мы поехали дальше и встретили остальных. Поездка отныне была мне не в радость. Я ругала себя за длинный язык — ну почему я не умею вести себя подобающим образом?

И все же странно. Что он хотел этим сказать? Большинство счастливы просто находиться рядом с ним — и вовсе не только из-за его высокого положения. Он прекрасно знает, насколько хорош. Он уже несколько месяцев здесь и не выделяет никого — хотя многие из его свиты смотрят на него, как на младшее божество, и из женщин к нему пошла бы любая свободная — кроме разве что дурочки Мышки. Он же со всеми одинаково ровен и даже ласков, при этом, как солнце — оно к тебе прикасается, а ты тянись — не дотянешься.

* * *

Он знал, что мастерство его не покинуло, но не мог поднять кисть. Перед глазами стояла черная степь, словно после пожара… и каменные фигуры, мертвые. Он боялся, что, если коснется кистью бумаги, оживет именно это видение.

Застежки и прочие мелочи рисовать было просто, не вкладывая душу. Он попросту переносил на бумагу ту или иную деталь растения, причудливо изгибая ее, асимметрично, согласно канону — а вспоминались ему чаще всего полевые травы и те, что он видел у Береговых; порой нельзя было отличить, трава на рисунке или волна.

А временами тянуло изобразить какой-нибудь виденный в лесу корень, похожий на живое существо. Правда, в результате на свет всегда появлялось нечто недоброе.

Слуги, видевшие брошенный на столе в досаде листок, шептались, что господин рисует лесных духов, да столь уверенно — не иначе, сам не раз их видел вблизи.

Один из верных ему чиновников, уроженец предгорья Эйсен — услышав, откуда тот родом, Йири с трудом сдержал невольную дрожь — был в последние дни печален. Йири знал — тот недавно получил письмо. Преданных и умных людей стоит беречь. И он заговорил с чиновником, немного испугав его откровенным вопросом:

— У вас что-то случилось в семье?

— Мой брат потерял жену. Она была молода… жаль. Он любил ее.

Чиновник некоторое время всматривался в розовую линию горизонта, потом грустно добавил:

— Я долгое время считал, что он зря взял в жены девушку из совершенно незнатной семьи. В конце концов, любовь вовсе не подразумевает брак. Но Лин оказалась хорошей женой.

Лин. Имя — ажурные тени кленовых листьев, горбатый мостик — и платье, серебристое, словно клич улетающих журавлей…

Наместник тоже некоторое время молчал, отдавая долг вежливости. Чиновнику показалось, что он хотел что-то спросить. Но тот лишь сказал:

— Многие умирают молодыми. Стоит ли об этом жалеть, если они были счастливы? Они не успели узнать горя. Если же успели — тем лучше для них уйти из этого мира.

«Он и впрямь не теплее снега», — подумал чиновник.

* * *

Записки Юхимэ

С утра прошел теплый ливень, земля и трава жадно пили блестящую влагу. Какими серебряными голосами запели птицы после дождя! Вот полевой жаворонок, смешная хохлатая птичка. Но когда он поет, сердце радуется и становится легким, как солнечный луч. Творец щедро одарил его, словно спохватившись, что дал невзрачную внешность.

Я выехала сегодня на любимице своей, Фиалке. Меня сопровождал старый слуга отца — это он учил меня ездить верхом. Я забываю о его присутствии, и мне кажется, что я одна. Как хорошо галопом нестись по полю! Никаких осуждающих взглядов, перешептываний о неподобающем девушке поведении. Хорошо! Все поле устилают золотые цветы, мелкие, словно солнечные слезинки — бывают ведь слезы смеха и радости.

Я заметила троих всадников и остановилась. Один, я видела, сделал спутникам знак остановиться и подъехал ко мне. А мой провожатый тоже немного отстал, намеренно.

Конечно, я растерялась. Не ожидала увидеть его… хотя лошадь его гнедую узнала издалека. Такой красивой больше нет в Окаэре. Он приветствовал меня, улыбаясь, и мы поехали рядом Свита держалась позади.

Его светло-зеленую ханну развевал ветерок, на рукаве переливалась серебристая вышивка — причудливо изогнувшийся морской дракон.

Я не знала, о чем говорят в таких случаях, и завела разговор о прекрасном виде, что расстилался перед нами. Он слушал с легкой усмешкой. Я увлеклась строками своего любимого поэта и спохватилась не сразу:

— Простите… Может быть, я наскучила вам? Вы… не любите все это, да? У вас есть дела поважнее, чем слушать красивые фразы.

— Отчего же. Среди них есть воистину мудрые.

— Но ведь здесь и вправду красиво… столько цветов — смешалась я окончательно. — Ведь сказано было — «когда расцветают цветы, в них заключено многое»… так, кажется?

— Не совсем. — Он взглянул на землю, усеянную золотыми солнечными слезами. — Помните, госпожа Юхимэ, мы уже говорили о чем-то подобном? О цветах и жалости, если не ошибаюсь?

— Да… — я растерялась. Теперь он точно примет меня за дурочку.

— Сказано было так: «Когда поднимается одна пылинка, в ней содержится вся земля. Когда распускается один цветок, раскрывается целый мир». Правильно, Юхи? — мое имя в его устах прозвучало так… мягко и даже привычно. А он улыбнулся. Сердце мое забилось — почему он назвал меня так? Но тут же все оборвалось в груди.

— Мне пора в город, — он оглянулся на свиту.

— Я хотела бы еще вот так встретиться с вами — там, где только поле и ветер, — сказала я, удивляясь, как язык мой решился произнести такие слова.

— Я был бы рад снова стать вашим спутником, — откликнулся он с улыбкой.

— В таком случае мне позавидуют все девушки Окаэры!