Книга Песня цветов аконита - Светлана Дильдина

— Почему бы и нет? — он простился со мной коротким кивком и ускакал вместе со своими людьми. Я осталась в растерянности — он и в самом деле сказал, что думает? Или же это была обыкновенная учтивость? Лицо мое полыхало. Я теребила косичку на виске, пока не расплела ее окончательно. Тут и вся моя прическа рассыпалась.

Сегодня, чтобы отвлечься, я опять подслушивала под дверью. Говорил один из гостей отца:

— Закон и кодекс должного — это хорошо и правильно. Только если задуматься, сколько мы нарушаем мелочей изо дня в день. А если нам перестанут это прощать?

— Кто имеет право судить? Разве что Небо.

— Или высшее существо.

— Кто же? Тех, что избирают путь служения и безупречности и на самом деле следуют ему, не сыскать. Разве монахи? А остальные — увы. Даже если в голове сплошь долг и высокие идеалы, не могут быть все поступки человека безукоризненны.

— А надо ли? Боюсь, найдись такой, он не был бы человеком. Интересно, правда ли это.

Вечером ко мне прибыла Ясу, как обычно, в розово-красных шелках. Интересный узор у нее на платье — цветы апельсина, а между ними — крылатые рыбки. Ее свадьба с Инари дело решенное. Конечно, Инари красив, но слишком уж самовлюблен, гордится семейным богатством. Мне будет трудно гостьей входить в дом подруги. Впрочем, Ясу человек этот нравится, так что желаю им счастья.

Я сочиняла письмо двоюродной сестре, Ясу удивлено заметила, что кисть моя выписывает странные вензеля, и ехидно добавила, что, видимо, я влюбилась. Я чуть не чиркнула кистью ей по носу, но вместо этого сделала вид, что любуюсь тем, как солнечный луч играет на занавесе.

Ясу насмешница и очень умна, хотя в последнее время занята только собой.

— Я привезла подарок, — сказала она и достала рукопись, украшенную изящными рисунками.

— Это стихи древнего поэта о человеке, полюбившем девушку-оборотня. Ты же любишь красивые сказки.

Мне захотелось возразить, что я не считаю подобные истории сказками, хотя они происходят и не часто. Когда мы с Ясу росли, она представляла себя облачной девой, а я — героиней-воительницей прежних времен. А сейчас я — всего лишь Юхи из дома Саэ, и призрачный меч мой направлен на себя самое.

* * *

Лесоруб, поглядывая на товарища, пошевелил угли в костре.

— Говорят, нечисти больше стало… Я и сам видел.

— И я видел, — согласился товарищ. — А еще говорят… — Он склонился к самому уху и прошептал несколько слов. Тот недоверчиво покачал головой.

— Опасные речи ведешь. Да мало ли что болтают… Быть того не может, чтобы из Столицы оборотня прислали!

— Прислали! — Фыркнул товарищ. — Да ты сам подумай. Трудно ли подменить настоящего? Может, и слуги его — не люди, а кто человек и знает, боится до безумия, вот и молчат?

Первый лесоруб покачал головой.

— Как бы там ни было, пусть их… живем в глуши, главное — помалкивать, и все обойдется.

— Так подобные обычно в глуши и охотятся… чтобы следов не оставить.

Огонь ни с того ни с сего начал потрескивать, гаснуть.

— И как часто они… ну, эти… на охоту выходят? — опасливо спросил первый. Товарищ его только рот раскрыл, как с ближайшего дерева сорвалась небольшая черная птица и описала круг над поляной. Лесорубы с криками кинулись в разные стороны.

Записки Юхимэ

Только слепой не заметил бы, что он отличает меня. На меня поглядывали с завистью — я же чувствовала неуверенность. У меня никогда не было увлечений сердца, однако… мне казалось, что он держится вовсе не так, как держатся с девушкой, к которой чувствуют склонность. Он ни разу не сказал мне лестного слова, кроме как об умении держаться в седле. Ни разу не прикоснулся ко мне.

Что ж… я не ровня ему. Он мог бы взять меня в дом… от такой мысли кровь приливает к щекам — да, но женой мне ему не стать.

Дурочка Мышка пришла и заговорила о том, что он опасен. Что он заберет мою душу… и души моих близких, если я не остерегусь.

Он все же во многом отличается от других высокородных. Например, не любит драгоценные камни. Носит только кольцо с изумрудом — знак власти — и больше ни одного камня при нем нет. Странно. Почему? Зато застежки и заколки, серебряные и золотые, делают по его рисункам. Он понимает красоту изящных изделий. Я знаю, лучшие ювелиры города чуть не из рук друг у друга рвут его наброски мелких вещиц. Он мог бы задавать тон в одежде и украшениях, ему подражают, — но он, кажется, не принимает это всерьез. И предпочитает живые цветы драгоценным поделкам.

Как-то сказал мне:

«Цветок — он скоро умрет. Можно сделать драгоценную копию цветка, но, как бы ни был искусен мастер, создавший подобный шедевр, такой цветок не требует нежности в обращении. Золотые лепестки гораздо менее уязвимы. А то, что не так легко потерять, меньше ценишь».

А еще он лучший наездник Окаэры, в седле держится, будто рожден на лошади. Легкий, как перышко, — только вот взгляд бывает тяжелым. И не подступишься.

Глава 2. ВЛАСТЬ

Хэйтэни прибыл из Столицы недавно, годом раньше Йири.

Йири долго приглядывался к нему — тот был довольно молод и неуловимо напоминал Тами — каким тот мог бы стать через несколько лет.

Только был почти лишен честолюбия, хоть и носил звание старшего офицера. Не по своей воле он поступил в военную школу, но обязанности исполнял образцово. С нынешним командиром отношения у Хэйтэни сложились не лучшие — тот поднялся до нынешней должности совершенно самостоятельно, выходец из семьи мелкого торговца — способность сделать подобную карьеру внушала уважение, но не придавала знания тонкостей обращения. Генерал Асахи был груб и выказывал пренебрежение к утонченности, чрезмерное даже для военного. Поэтому и отправили его подальше от Столицы, в провинцию, где требовались умные люди, но не требовалось манер.

Хэйтэни, напротив, был из очень хорошей семьи. Не настолько хорошей, однако, чтобы занять более удобное место. Впрочем, он надеялся отличиться и в этой глуши.

На это и рассчитывал Йири.

* * *

Записки Юхимэ

Сорочка, нижнее платье без рукавов, за ним еще одно, из тонкого голубого шелка, гэри-чехол, раскрытый от подола и до колена, темно-голубой, расшитый бутонами. Пелерина из плотного шелка, вышитая серебряной нитью. Чеканные серебряные браслеты с глазками бирюзы. На голову — серебристо-голубая повязка и круглые, звенящие височные подвески в два ряда. Синие бархатные сапожки.

Когда служанка закончила меня одевать и укладывать волосы, я чувствовала себя такой уставшей. А она приговаривала, какая я хорошенькая.

Наверное, она и в самом деле так думает — ведь она служила еще моей матери и любит меня. Но сейчас я и вправду почти красива… Может быть, в Столице посмеялись бы над чем-то в моем наряде, не знаю. Я сейчас нравлюсь себе… только весь этот наряд — для того, чье удовольствие мне безразлично.