Книга Дневник. 1873–1882. Том 2 - Дмитрий Милютин

13 мая. Среда. Приезд старшей дочери моей Елизаветы из Закаспийского края, после целого года отсутствия.

В обычное время заседание Военного совета. Потом заехал я к графу Адлербергу, который присылал утром спросить, когда может застать меня, чтобы переговорить об одном деле. Я полагал, что он имеет передать мне какие-нибудь приказания государя, полученные вчера после моего доклада (я знал, что граф Адлерберг был вчера в Гатчине). Оказалось, что ему нужно было переговорить со мной об увольнении от должности его брата графа Николая Владимировича, финляндского генерал-губернатора. Дело это окончательно решено, и мы только переговорили о порядке исполнения. Но затем разговорились о теперешнем положении дел и невольно вошли в самые откровенные излияния. Я рассказал подробно всё, что было со мной, а также с графом Лорис-Меликовым и Абазой.

Граф Адлерберг также рассказал мне то, что касалось его, и рассказ его был чрезвычайно любопытен. Выходит, что и ему пришлось испытать на себе довольно странные неожиданности. При одном из недавних докладов в Гатчине граф Александр Владимирович, по случаю объяснений с государем об увольнении от должности графа Николая Владимировича Адлерберга, решился спросить: «Не пора ли и мне просить об увольнении?» На это получил он самые успокоительные заверения, что оказал столько услуг царскому дому, считается другом семейства и т. д. Успокоенный этими любезностями, граф Адлерберг представил государю обычный свой годичный отчет о состоянии сумм, так заботливо, хотя и с грехом пополам, накопленных бароном Кистером в кассе Министерства двора. При этом он, конечно, надеялся получить такую же благодарность и похвалу, какие ежегодно получал в резолюциях покойного государя на прежних отчетах. Вместо того на другой день получает он обратно отчет с надписью: «Читал, но не могу сделать никакого заключения, не имея ясного понятия обо всем этом деле».

Вместе с тем получена записка государева приблизительно такого содержания: «После вчерашнего нашего разговора я обдумал и нахожу, что действительно для вас было бы удобнее теперь оставить должность министра двора, так как я считаю нужным сделать в этом ведомстве большие преобразования». Понятно, что граф Адлерберг был поражен и резолюцией на отчете, и еще более запиской. Как же согласовать их со вчерашними любезностями? [И как же замышлять преобразования в ведомстве, когда, по собственному сознанию, не знаешь дела?]

Граф все-таки поехал в Гатчину, как было назначено, и, разумеется, прямо заговорил о своем увольнении. К новому удивлению своему, он услышал такие речи: «Не принимайте вчерашнюю мою записку за требование, чтобы вы теперь же оставили место; нет причины торопиться, тем более что у вас на руках еще серьезная работа недоконченная; но я счел нужным только вас предварить теперь же, когда мы можем расстаться совершенно дружески, без всяких неприятностей; а кто знает, что может быть в будущем?!» Можно представить себе, какое действие произвели подобные странные объяснения на человека, привыкшего с малолетства считаться человеком домашним, другом в царской семье.

Коснувшись этих отношений своих, граф Адлерберг рассказал мне некоторые весьма любопытные подробности о последних годах, или, лучше сказать, последнем годе жизни покойного императора и отношениях своих с княгиней Юрьевской. Граф Александр Владимирович убежден, что официальное положение его при дворе, несмотря на дружеские, почти братские отношения с императором Александром Николаевичем, сделалось невозможным: «Если б не было даже катастрофы 1 марта, то я все-таки не был бы теперь министром двора», – сказал граф Адлерберг.

Покойный государь был совершенно в руках княгини Юрьевской, которая довела бы государя до самых крайних безрассудств, до позора, а княгиня ненавидела графа Адлерберга и была озлоблена на него. Тут он рассказал мне первую свою странную встречу с этой женщиной и некоторые эпизоды, предшествовавшие браку покойного государя. Вот приблизительно его рассказ:

«Покойный государь до самой кончины императрицы постоянно избегал всяких разговоров со мной относительно связи своей с княжной Долгорукой, и я вовсе не был с нею знаком. Конечно, мне было всё известно, но по какому-то чувству приличия, по какой-то утонченной деликатности при наших, могу сказать, дружеских отношениях с самого детства государь ничего мне не говорил об этом щекотливом предмете, а я показывал вид, что ничего не знаю. Доходило до того, что когда государь решился переместить княжну Долгорукую в Зимний дворец, он призвал к себе заведующего дворцом генерал-майора Дельсаля и отдал непосредственно ему все приказания, прибавив, чтобы мне ничего об этом не говорили. Само собою разумеется, что приказание это не могло быть исполнено в точности: Дельсаль не мог сделать без моего ведома никакого распоряжения. Тем не менее я был признателен государю за его деликатность в отношении ко мне.

Так продолжалось до того времени, когда, с приближением сорокового дня после кончины императрицы, государь в первый раз решился заговорить со мной о княжне Долгорукой и вдруг, к великому моему изумлению, объявил о своем намерении вступить с нею в брак. Я был крайне возмущен таким намерением, доказывал ему все вредные последствия его, отговаривал всеми возможными аргументами. Государь, со своей стороны, доказывал необходимость предположенного брака, считая себя обязанным к этому чувством чести, совести и религии. Он горячился, волновался, и горячий наш спор продолжался более часа. Казалось, мне удалось поколебать его. Но через несколько дней, когда минул сороковой день, государь при одном из моих докладов снова поразил меня, объявив свое решение не отлагать дольше исполнение намерения и совершить обряд немедленно, секретным образом. Я снова пытался отклонить его, представив всё неприличие такого поступка до истечения годичного срока после кончины императрицы.

Во всё время, что я говорил, государь сидел молча, бледный, смущенный, руки его дрожали; вдруг он встает и, не сказав ни слова, выходит в другую комнату. Я в полном недоумении соображаю, что остается мне сделать, и намереваюсь также уйти, как вдруг отворяется снова дверь, и входит женщина; за нею вижу фигуру государя, который, впустив княжну в кабинет, затворяет за нею дверь. Странное было мое положение – очутился лицом к лицу с женщиной, с которою приходилось мне говорить в первый раз и которая напустилась на меня с резкими упреками за то, что я отговариваю государя от исполнения долга чести. Я вынужден был возражать ей, так что между нами произошла бурная сцена, продолжавшаяся довольно долго.

Среди горячего нашего спора дверь в кабинет полураскрылась и показалась голова государя, который кротко спрашивает, пора ли ему войти. На это княжна с горячностью отвечает: „Нет, оставь нас докончить разговор“. Государь захлопнул снова дверь и только несколько времени спустя вошел в кабинет, когда сама княжна, излив всю свою злобу на меня, вышла из кабинета.

Вскоре после этой сцены совершился брак, и затем вы знаете, что было: поездка в Крым, тягостное для всех нас пребывание в Ливадии, затем с каждым днем всё усиливалось влияние княгини Юрьевской, злоба ее против меня и невыносимое мое положение. Трудно сказать, до чего могла бы довести государя эта женщина, нахальная и вместе с тем глупая и неразвитая! Вот почему я и сказал, что мученическая кончина государя, быть может, предотвратила новые безрассудные поступки и спасла блестящее царствование от бесславного и унизительного финала».