Книга Сказание о Старом Урале - Павел Северный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Горячая тройка, напуганная криками и песней, пошла вскачь. Кучер покрикивал: «Позволь! Позволь!» – но никак не мог перевести коней снова на рысь. Татищеву пришлось сесть; он так и не заметил приказчика Шанежку, согнувшегося в низком поклоне.
За площадью тройка снова полетела вдоль пустынной улицы, мимо лавок и лабазов, и уже через полчаса была далеко от Невьянска. Народ в недоумении расходился с соборной площади. Жизнь завода возвращалась в обычную колею.
* * *
Вечером в тот же день Самойлыч доложил Прокопию, что Настенька потерялась. Маремьяна подумала, что и она ушла на площадь встречать генерала, но день прошел, а Настенька так домой и не явилась.
Прокопий приказал искать ее по всему заводу. Но найти ее не удалось. Молодой хозяин накричал на Шанежку и выгнал из дому всю челядь искать беглянку.
Сусанна равнодушно приняла весть об исчезновении девушки, но к вечеру стала хмуриться и покусывать губы. Когда же до ее ушей долетели девичьи крики с берега паркового пруда, Сусанна побледнела и чуть не бегом пустилась к пруду. Там, у прибрежных кустов, нашли брошенную Настенькину косынку.
Пришел на берег и Прокопий Демидов.
– Багры сюда, – приказал он слугам. – Ищите в пруду! Да пошевеливайтесь быстрее...
Долгое время все поиски были тщетны. Но лишь только Сусанна вернулась в дом, уже в сумерках, при свете фонарей, из черной прудовой воды слуги вытащили тело Настеньки-утопленницы.
Акинфий Демидов вернулся домой в день похорон Настеньки.
Караульный, дремавший на солнышке возле башенных ворот, очнулся, услышав бойкий перезвон бубенцов. Он едва успел привскочить с лавочки, как мимо промчалась тройка белых лошадей. Экипаж хозяина! Караульный ахнул от неожиданности: ведь уезжал хозяин на тройке гнедых. Померещились, что ли, эти сказочные белые кони?
Экипаж въехал в пустынный двор. Акинфий Демидов в сердцах закричал:
– Сдохли, что ли?
В это время Шанежка валялся на постели в своей избе. Он так и похолодел весь, узнав голос хозяина. Вскочил с постели, посмотрел в окно, тоже оторопел, глянув на белую масть лошадей. Опрометью кинулся к хозяину, всходившему на ступени подъезда. В ту же минуту из дому вышел Самойлыч. Демидов, не ответив старому слуге на поклон, крикнул сердито:
– Где вся дворня? Куда провалилась?
Шанежка, подобострастно кланяясь, отвечал за Самойлыча:
– На погосте все... С благополучным вас возвратом, батюшка Акинфий Никитич.
– Почему на погосте все? Кого хороните?
– Настенька преставилась, царствие ей небесное. На запрудном погосте упокоится. Все туда и подались,
– Отчего померла?
– В пруду утопла.
– Купалась, что ли?
– В садовом утопла. Сама порешила себя.
– Дьяволы! Покойником в доме хозяина приветите после долгого пути.
– Тредневось горный командир мимо нас проследовал.
– Без тебя наслышан. Хорошо, что хватило у вас ума маршем встретить слугу государыни. Самойлыч, баню! Всего меня пылью запорошило.
Уже от дверей Демидов крикнул кучеру:
– Данила, коней помыть, досуха протереть и выскрести. А через часок сюда во двор в недоуздках привести... Не лошади – сокровища!
* * *
Вымытый Самойлычем в бане, Демидов напился квасу, надел новый, только что сшитый в столице шелковый камзол вишневого цвета с золотым шитьем. Оглядел себя в зеркале, крикнул Самойлычу:
– Маремьяну ко мне!
– Изволили запамятовать, сударь-с: на погосте она со всеми.
– Ишь ты! И старуха, стало быть, там? Небось когда мой час пробьет, вас за гробом плетями придется гнать?
– Чур, чур, наше место свято! Страсти какие, господь с вами, сударь-с...
Демидов резко обернулся на знакомый, давно не слышанный голосок... Сама пожаловала!
– Сусанна Захаровна! Самойлыч, вон!
Она кинулась к нему, охватила его шею, целовала часто, шептала, задыхаясь от волнения:
– Родимый! Радость моя! Воротился? Соскучилась, тоскую, а он там, в Петербурге, и бровью не ведет... Дай поглядеть на себя. Нарядный какой! Тревожилась... Здоров ли?
Сусанна увлекла Демидова в глубокое кресло, прижалась вся к его груди.
– Притомился, поди, с дороги, а я вот так сразу и к тебе?
– Милая! Всю дорогу только о тебе и думал. Скучал. Вижу теперь, слава богу, что ты прежняя. Нет, лучше прежней.
– Неужли печаль о тебе меня не состарила?
Демидов взял в ладони ее лицо.
– Рано тебе стареть!.. Скажи-ка... Прокопий-то как тут? Что-то у вас приключилось? Где он? Почему отца не встречает?
– На погосте. Жалится по Настеньке. Скоро воротится.
Акинфий позвонил лакею.
– Самойлыч, вели кому-нибудь мигом слетать на погост и сказать сыну о моем приезде.
Сусанна все нежнее ластилась к своему властелину.
– Расскажи, как жила без меня?
– Жила-поживала, тоску наживала. Вторую неделю бессонницей маюсь, тебя ожидая. Сны про тебя ласковые видела. Иной раз пробужусь от забытья и будто слышу колокольцы. Соскочу с постели – только тогда и пойму, что мерещится.
– С чего это хроменькая утопилась? Когда?
– В самый день, как командир проехал.
– Небось Прокопий обидел?
– Кто их знает! Девичья жизнь, как веточка неокрепшая – любой ветерок сломать может. Да не думай ты о грустном с приезда! Лучше расскажи, как в столице без меня проказничал. Страсть люблю такие рассказы. Меня-то когда в Петербург свозишь? Вот небось где жизнь-то веселая!
– Ох, Сусаннушка, лучше и не спрашивай. Такая жизнь, что в озноб кидает.
– Матушки государыни полюбовничек небось скучать ей не дает? Всю Россию к рукам прибирает? Так, что ли?
– Тише, родимая! Лучше не поминай про него. За одни слова, какие сейчас молвила, голову с тебя снимут да и мою не помилуют.
– Как велишь.
– Да не велю, родимая, а прошу только: про герцога поосторожнее! А лучше до поры и вовсе о нем не поминай.
– Батюшки мои! Сейчас только приметила: паричок новый. Французский, наверно?
– Нет, немецкий. Теперь в столице такие носят. Одежу тоже при дворе на немецкий лад стали шить. И еще мода завелась табак нюхать.
– Государыню, поди, увидеть довелось? Вот счастливый-то!
– Раза три удостоился сей чести. Даже в карты меня усадить изволила за своим столиком.
