Книга Сказание о Старом Урале - Павел Северный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Уж, верно, обыграла тебя в карты-то?
– Еще бы! Да как обыграла! Закон такой... Играть-то с ней надобно с умом. Всех обыгрывает...
– А иначе-то как? На то и государыня. Вовсе, поди, не старится?
– Гм... Сказать по правде, Ее Величество не выглядит здоровой. Сильно располнела, и цвет лица не то чтобы... благополучный... Никогда не была красавицей, а теперь... У государыни, сказывают, болезнь каменная... Но, главное, что ко мне по-прежнему ласкова и милостива.
– А Бирон-то каков?
– Тише, тише... Герцог – красавец, куда там! Ловок, строен, весел... Еще бы! Со всех сторон вельможи с поклонами до земли всякие богатства в подарок несут. Деньгами просто засыпают его. Едва ли успевает считать. Сорит ими, как шелухой от орешков.
– На моей тройке, поди, теперь раскатывает?
– Все еще не забыла моего грешка?
– До смерти тех коней не забуду.
– А вот и позабудешь! Поглядишь на новый мой подарочек – разом о старом позабудешь.
Выскользнув из объятий Демидова, Сусанна лукаво прищурилась.
– Подарочек привез? Родимый ты мой! Покажи скорей. Балуешь меня, капризницу!
– Как же не баловать? Чай, милее всех на свете!
– Хитрющий какой. Лаской-то вы нас, бедняжек, с ума и сводите. Думаешь, не понимаю, что подарочком хочешь за столичные грехи откупиться? Со знатных красавиц, поди, глаз не сводил? Знаю я тебя, проказника.
– В мыслях такого не имел. Верен тебе и дома и в столице. Как лебедь своей лебедушке.
– Знаю, знаю! Только я о другом наслышана. Мимо любой идешь, глаз не зажмуриваешь. Какие уж там лебеди! И на утиц охотишься.
– И не стыдно так о возлюбленном думать?
Демидов крепче привлек к себе женщину, страстно ее поцеловал. Она отвечала на ласку, жарко шептала ему в самое ухо:
– Скоро и ноченька настанет для нас с тобой...
– Ах ты, греховодница моя милая! Знаешь, как я...
Но в кабинет постучали. Демидов вздохнул и отстранил от себя Сусанну. Явился сын.
– Здравствуй, батюшка.
– Рад видеть тебя в родных местах, сынок.
Отец с сыном расцеловались.
– Как тебе тут в родительском доме без родителя жилось?
– Дома родительского нигде и никогда не забывал. Ни в радости, ни в печали. Так нас и матушка покойная учила.
– С чего это у тебя лицо нахмуренное? Вместо христианской печали от похорон – совсем иные чувства в твоем взоре. Приказчика моего Шанежку видел?
– Повстречал.
– Почему он-то сюда ко мне не торопится?
– И не придет, пока не принесут.
– Как понять тебя прикажешь?
– Понять нетрудно, батюшка. Твой подлец приказчик на дороге в бесчувствии валяется. Впервые в жизни довелось мне своей рукой негодяя до беспамятства избить.
– Шанежку избить? Неплохо начал. Впервые, говоришь, довелось? Это оттого, что еще мало на Каменном поясе пожил. Больше в столице да за границей обретался. Чудишь, Прокопий! Людей своими фокусами поражаешь. Дома в драку полез. Куда это годится?
Сусанна засмеялась.
– Понять должен сына, Акинфий Никитич. Молод очень. Сам-то разве мало начудил?
– Мне чудить недосуг было. В его годы я по Уралу, а не в Париже гулял. Род свой здесь укреплял и о благе отечества помышлял.
– Но и сам непокорных бил. И не просто бил, а насмерть забивал. И не всегда по справедливому суду, а, случалось, и сгоряча, – сердито проговорил Прокопий.
– Смотри, сынок, не забывайся! Сейчас не перед приказчиком стоишь! Могу и осерчать, хотя и больше года не видал тебя.
– Серчать и я умею... Шанежку, отец, убери из Невьянска.
– По какой причине?
– Дознаться довелось на похоронах, что это он Настеньку побоями в могилу загнал.
– Так ты же его за это и поколотил? Чего же тебе еще от холопа надобно?
– Коли останется здесь, стану бить, пока башку не проломлю. Такую смиренную девку посмел пытать.
– Пытал – значит, знал за нею что-то.
– Да как он посмел руку поднять на ту, что я сам...
– А вот и посмел! Я ему на это волю дал. Распетушился! Станешь хозяином Невьянска, тогда и гони лучшего, вернейшего приказчика только за то, что девку выпорол.
– В моем обиходе палачей домашних не будет. Не потребуются они мне!
– Вон как? Пожалуй, придется еще подумать, кому демидовское наследство после меня доверить. Без таких, как Шанежка, ни вотчин, ни богатств дедовых и отцовых у такого, как ты, щелкопера, вмиг не останется. И слушать тебя неохота. Будто и не Демидов. Мы, Демидовы, злобу таим, пока волю кулакам не дадим. А уж ежели дал – разом вся злость стынет. Прощать слугу виноватого – это, сынок, демидовская заповедь.
С поклонами вошел Самойлыч.
– Чего тебе?
– Акинфий Никитич, как велели: кони у крыльца.
– Какие кони? – удивилась Сусанна.
– Ступай, погляди!
Сусанна, радостно взволнованная, чуть не вприпрыжку выбежала из кабинета. Демидов повернулся к сыну.
– А ты что ж не глянешь? Подумаешь, велика беда: хроменькая девка померла. Оседлай коня, скачи новую искать. В кержатских скитах еще и не такая попадется. Идем-ка лучше конями полюбуемся.
Он взял сына под руку. Вдвоем с Прокопаем вышли на крыльцо. Во дворе Сусанна, онемев от восторга, хлопала в ладоши. Белые рысаки были поистине ослепительны.
– Вот, Сусаннушка, мой подарочек, о чем давеча поминал. Купил их в Нижнем Новгороде. Даже в столице таких не скоро сыщешь. Теперь и вспоминать не станешь о тех, что герцога носят.
В восторге Сусанна похлопала по крутой шее горячего пристяжного.
– Сторонись, Сусаннушка, невзначай и затопчет!
– Господи, какие! И во сне таких не увидишь!
Акинфий Демидов доживал дома вторую неделю, успокаиваясь от мучительных подозрений ревности, не дававших ему покоя с тех пор, как Прокопий оказался в Невьянске.
Нежность и заботливость Сусанны сначала будто удивили его, но он все же поверил в ее искренность, хотя раньше никогда не бывала она такой податливой и доброй.
Но, успокоившись от волнения сердечного, Демидов не мог успокоиться от виденного и слышанного в столице. В сущности говоря, ведь отделаться и откупиться удалось лишь от докучливых мелочей. Кое-каким ретивым шептунам, охочим до сплетен и легкой наживы, он без труда и недорого прижал языки. Но разве мог он забыть шутливый вопрос императрицы, когда платил ей новым серебром карточный долг? Оглядев блестящий рублевик, императрица тогда спросила: «Моим али своим серебром платишь, Демидыч?» Ответил он царице не растерявшись: «Все мы твои, а потому и все наше – твое, государыня». Анна Иоанновна изобразила на жирном, отечном лице подобие снисходительной улыбки и чуть-чуть погрозила пальцем умелому собеседнику. Демидов до сих пор терялся в догадках, отчего это императрица вдруг задала такой щекотливый вопрос о серебре, да еще при всем дворе. Он боялся думать, что до Петербурга уже дошли слухи про колыванское серебро и чеканку рублей под невьянской башней...
