Книга Преступление и наказание - Федор Достоевский

– Долой с квартир! Сейчас! Марш! – и с этими словами началахватать все, что ни попадалось ей под руку из вещей Катерины Ивановны, искидывать на пол. Почти и без того убитая, чуть не в обмороке, задыхавшаяся,бледная, Катерина Ивановна вскочила с постели (на которую упала было визнеможении) и бросилась на Амалию Ивановну. Но борьба была слишком неравна; таотпихнула ее, как перышко.

– Как! Мало того, что безбожно оклеветали, – эта тварь наменя же! Как! В день похорон мужа гонят с квартиры после моего хлеба-соли, наулицу, с сиротами! Да куда я пойду! – вопила, рыдая и задыхаясь, беднаяженщина. – Господи! – закричала вдруг она, засверкав глазами, – неужели ж нетсправедливости! Кого ж тебе защищать, коль не нас, сирот? А вот увидим! Есть насвете суд и правда, есть, я сыщу! Сейчас, подожди, безбожная тварь! Полечка,оставайся с детьми, я ворочусь. Ждите меня, хоть на улице! Увидим, есть ли насвете правда?

И, накинув на голову тот самый зеленый драдедамовый платок,о котором упоминал в своем рассказе покойный Мармеладов, Катерина Ивановнапротеснилась сквозь беспорядочную и пьяную толпу жильцов, все еще толпившихся вкомнате, и с воплем и со слезами выбежала на улицу – с неопределенною цельюгде-то сейчас, немедленно и во что бы то ни стало найти справедливость. Полечкав страхе забилась с детьми в угол на сундук, где, обняв обоих маленьких, всядрожа, стала ожидать прихода матери. Амалия Ивановна металась по комнате,визжала, причитала, швыряла все, что ни попадалось ей, на пол и буянила. Жильцыгорланили кто в лес, кто по дрова – иные договаривали, что умели, о случившемсясобытии; другие ссорились и ругались; иные затянули песни…

«А теперь пора и мне! – подумал Раскольников. – Ну-тка,Софья Семеновна, посмотрим, что вы станете теперь говорить!»

И он отправился на квартиру Сони.

IV

Раскольников был деятельным и бодрым адвокатом Сони противЛужина, несмотря на то, что сам носил столько собственного ужаса и страдания вдуше. Но, выстрадав столько утром, он точно рад был случаю переменить своивпечатления, становившиеся невыносимыми, не говоря уже о том, насколько личногои сердечного заключалось в стремлении его заступиться за Соню. Кроме того, унего было в виду и страшно тревожило его, особенно минутами, предстоящеесвидание с Соней: он должен был объявить ей, кто убил Лизавету, ипредчувствовал себе страшное мучение, и точно отмахивался от него руками. Ипотому, когда он воскликнул, выходя от Катерины Ивановны: «Ну, что вы скажететеперь, Софья Семеновна?», то, очевидно, находился еще в каком-то внешневозбужденном состоянии бодрости, вызова и недавней победы над Лужиным. Ностранно случилось с ним. Когда он дошел до квартиры Капернаумова, топочувствовал в себе внезапное обессиление и страх. В раздумье остановился онперед дверью с странным вопросом: «Надо ли сказывать, кто убил Лизавету?»Вопрос был странный, потому что он вдруг, в то же время, почувствовал, что нетолько нельзя не сказать, но даже и отдалить эту минуту, хотя на время,невозможно. Он еще не знал, почему невозможно: он только почувствовал это, иэто мучительное сознание своего бессилия перед необходимостию почти придавилоего. Чтоб уже не рассуждать и не мучиться, он быстро отворил дверь и с порогапосмотрел на Соню. Она сидела, облокотясь на столик и закрыв лицо руками, но,увидев Раскольникова, поскорей встала и пошла к нему навстречу, точно ждалаего.

– Что бы со мной без вас-то было! – быстро проговорила она,сойдясь с ним среди комнаты. Очевидно, ей только это и хотелось поскорейсказать ему. Затем и ждала.

Раскольников прошел к столу и сел на стул, с которого онатолько что встала. Она стала перед ним в двух шагах, точь-в-точь как вчера.

– Что, Соня? – сказал он и вдруг почувствовал, что голос егодрожит, – ведь все дело-то упиралось на «общественное положение и сопричастныетому привычки». Поняли вы давеча это?

Страдание выразилось в лице ее.

– Только не говорите со мной, как вчера! – прервала она его.– Пожалуйста, уж не начинайте. И так мучений довольно…

Она поскорей улыбнулась, испугавшись, что, может быть, емуне понравится упрек.

– Я сглупа-то оттудова ушла. Что там теперь? Сейчас былохотела идти, да все думала, что вот… вы зайдете.

Он рассказал ей, что Амалия Ивановна гонит их с квартиры ичто Катерина Ивановна побежала куда-то «правды искать».

– Ах, боже мой! – вскинулась Соня, – пойдемте поскорее…

И она схватила свою мантильку.

– Вечно одно и то же! – вскричал раздражительноРаскольников. – У вас только и в мыслях, что они! Побудьте со мной.

– А… Катерина Ивановна?

– А Катерина Ивановна, уж конечно, вас не минует, зайдет квам сама, коли уж выбежала из дому, – брюзгливо прибавил он. – Коли вас незастанет, ведь вы же останетесь виноваты…

Соня в мучительной нерешимости присела на стул.

Раскольников молчал, глядя в землю и что-то обдумывая.

– Положим, Лужин теперь не захотел, – начал он, невзглядывая на Соню. – Ну а если б он захотел или как-нибудь в расчеты входило,ведь он бы упрятал вас в острог-то, не случись тут меня да Лебезятникова. А?

– Да, – сказала она слабым голосом, – да! – повторила она,рассеянно и в тревоге.

– А ведь я и действительно мог не случиться! А Лебезятников,тот уже совсем случайно подвернулся.

Соня молчала.

– Ну а если б в острог, что тогда? Помните, что я вчераговорил?

Она опять не ответила. Тот переждал.

– А я думал, вы опять закричите: «Ах, не говорите,перестаньте!» – засмеялся Раскольников, но как-то с натугой. – Что ж, опятьмолчание? – спросил он через минуту. – Ведь надо же о чем-нибудь разговаривать?Вот мне именно интересно было бы узнать, как бы вы разрешили теперь один«вопрос», как говорит Лебезятников. (Он как будто начинал путаться.) Нет, всамом деле, я серьезно. Представьте себе, Соня, что вы знали бы все намеренияЛужина заранее, знали бы (то есть наверно), что через них погибла бы совсемКатерина Ивановна, да и дети; вы тоже, в придачу (так как вы себя ни за чтосчитаете, так в придачу). Полечка также… потому ей та же дорога. Ну-с; так вот:если бы вдруг все это теперь на ваше решение отдали: тому или тем жить на свете,то есть Лужину ли жить и делать мерзости или умирать Катерине Ивановне? то какбы вы решили: кому из них умереть? Я вас спрашиваю.

Соня с беспокойством на него посмотрела: ей что-то особенноепослышалось в этой нетвердой и к чему-то издалека подходящей речи.

– Я уже предчувствовала, что вы что-нибудь такое спросите, –сказала она, пытливо смотря на него.

– Хорошо; пусть; но, однако, как же бы решить-то?