Книга Уинстон Черчилль. Власть воображения - Франсуа Керсоди

24 октября, отразив атаку Роммеля у Алам-Хальфа, Монтгомери перешел у Эль-Аламейна в мощное наступление, разгромив немецко-африканский корпус в течение трех недель; 7 ноября англо-американские войска высадились в Моране, Алжире и Касабланке. Для союзнических армий период тяжелых поражений и неудач закончился, тогда как для сил Оси он только начался. «Это не конец! – восклицал Черчилль. – Даже не начало конца. Но, быть может, это все же конец начала».

XII. Вторая скрипка

Какой долгий путь был пройден за один год! В начале ноября 1941 г. немногие бы поставили на то, что Англия продолжит существовать: в Европе она была загнана в глухую оборону, на Ближнем Востоке ее преследовали поражения, на Дальнем Востоке ей угрожало вторжение, в Атлантике ее душили немецкие подлодки, единственным ее союзником была Россия, в чьем скором крахе никто не сомневался[180]. Год спустя все изменилось: Великобритания оказалась в центре мощной коалиции, которая после кровавых поражений смогла остановить натиск стран Оси на всех фронтах от Арктики до Тихого океана.

У Черчилля не было никаких сомнений: это чудо стало возможным благодаря союзу англоязычных народов и личным связям, которые он установил с президентом Рузвельтом. Именно поставки американской техники и боеприпасов позволили выстоять в Ла-Манше, на Средиземном море, в Атлантике и Индийском океане; именно благодаря пониманию Франклина Рузвельта высший приоритет был отдан Европе, тогда как сами США были атакованы в Азии; только добрая воля президента удержала союзников от кровавой катастрофы, которой бы стала высадка во Франции в 1942 г., и позволила сделать выбор в пользу британской стратегии высадки в Северной Африке.

Черчилль, столь же сентиментальный, сколь и прагматичный, выразил свою признательность, настояв на том, чтобы командование операцией «Факел» было поручено американскому генералу, и назвав себя «верным помощником» президента в данном предприятии. Это, естественно, подразумевало, что он будет предупреждать все его желания и поддерживать при любых обстоятельствах. До начала операций Рузвельт поставил несколько условий: чтобы открыть союзникам двери Северной Африки, он рассчитывал на помощь генерала Анри-Онорэ Жиро, недавно бежавшего из немецкого плена; этот рубака без претензий на интеллект импонировал англо-американцам политической наивностью и прямо-таки утробной ненавистью к де Голлю. Желая сыграть на престиже, которым пользовались американцы у правительства Виши, и спокойно разоружить французские войска в Алжире и Марокко, президент пожелал скрыть участие в операции англичан и исключить из нее «Свободную Францию». Это было довольно наивно, особенно после возвращения Пьера Лаваля в правительство Виши, и создавало для Лондона лишние проблемы, поскольку отстранение «Свободной Франции» от участия в операции вызвало бы громы и молнии в штабе де Голля, с которым и без того отношения являлись крайне напряженными. Но, войдя в роль верного слуги американского президента, Черчилль со всем согласился.

Все расчеты пошли прахом с самого начала: в Касабланке, где высадились исключительно американские части, сопротивление было самым ожесточенным; в Алжире, где американцы шли в авангарде, им также пришлось вести тяжелые бои. Когда замешкавшийся Жиро прибыл, наконец, в Алжир 9 ноября, выяснилось, что ни один французский чиновник в Северной Африке не намерен ему подчиняться. По воле случая американцам удалось задержать адмирала Дарлана[181], приехавшего навестить больного сына. После его пленения бои в Алжире прекратились, но во всех остальных местах французские войска, сохранившие верность правительству Виши, оказывали союзникам отчаянное сопротивление. Адмирал Дарлан был единственным, кто мог приказать прекратить огонь, и следовало любой ценой остановить боевые действия в Алжире и Марокко, поскольку немцы опомнились и при потакательстве местных властей начали стягивать войска к Тунису. Для американцев сложилась крайне тяжелая ситуация, но генерал Марк Уэйн Кларк, представлявший Эйзенхауэра в Северной Африке, был человеком действия и, по собственному признанию, ничего не смыслил в политике. Утром 10 ноября он заключил договор с Дарланом: адмирал получал контроль над всей Северной Африкой в обмен на прекращение огня в Алжире и Марокко. Эйзенхауэр, прибывший в Алжир в тот же день, подтвердил свое согласие; в конце концов, ставка на Жиро себя не оправдала и сделка с Дарланом позволила бы сохранить много ценных американских жизней. «Я всего лишь солдат, – сказал Эйзенхауэр. – Я ничего не понимаю в политике».

Госдепартамент разбирался в политике получше, но его представителей к переговорам не подпускали, тогда как сам президент Рузвельт вообще ни о чем не знал: для него Дарлан, Жиро и де Голль были «тремя примадоннами», и лучшим способом все уладить было бы «оставить их всех троих в одной комнате и поручить управление оккупированными территориями тому, кто оттуда выберется». Решение, предложенное генералами Кларком и Эйзенхауэром, показалось ему приемлемым. Да, Дарлан более года сотрудничал с Гитлером; да, он сдал французский Индокитай японцам; да, он предоставил французские аэродромы в Сирии в распоряжение немцев; да, он позволил африканскому корпусу Роммеля пополнять запасы в Тунисе; да, он заявил полгода назад: «Придет день, когда Англия заплатит»; да, по его приказу еще два дня назад французские войска стреляли в американских солдат; да, во Франции больше него ненавидят только Лаваля; да, он – коллаборационист и предатель. Но для Вашингтона все это было не так очевидно, и Эйзенхауэр получил зеленый свет: три дня спустя Дарлан стал «верховным комиссаром Северной Африки» при поддержке американцев и все еще «от имени маршала[182]». Он был немедленно признан «проконсулами» Ногесом, Шателем и Бержере, губернатором Буассоном и даже генералом Жиро, который в качестве утешительного приза получил пост главнокомандующего[183].

Новость о передаче власти над Северной Африкой адмиралу Дарлану с благословения американцев была встречена в Лондоне с недоверием и возмущением; сам Черчилль был взбешен: «Дарлана следовало расстрелять!» – бушевал он. Но до начала операции «Факел» премьер-министр обещал президенту Рузвельту поддерживать его при любых обстоятельствах, так что теперь оказался в затруднительном положении: 16 ноября он заверил генерала де Голля, что «прекрасно понимает его чувства и разделяет их. Но сейчас идет война, и важнее всего изгнать врага из Туниса. […] Распоряжения генерала Эйзенхауэра носят временный характер и ни к чему не обязывают в будущем». Однако де Голль имел обыкновение открыто сообщать о своих взглядах, и его мнение оказалось прозорливым: «Я не понимаю вас. Вы воюете с первого дня. Можно сказать даже, что вы сами и есть эта война. Ваши армии одержали победу в Ливии. А теперь вы позволяете тащить себя на буксире США, тогда как ни один американец еще не видел немецкого солдата. Вам принимать моральное командование в этой войне. Европейское общественное мнение будет за вас». На том этапе генерал отметит: «Эта речь задела Черчилля за живое. Он заерзал в своем кресле». И действительно, премьер-министр был поколеблен и написал на следующий день Рузвельту: «Должен вам сообщить, что сделка с Дарланом вызвала глубокое возмущение в обществе. […] Масса людей из народа, чья простая и честная верность была нашей силой, не поймет заключения постоянного соглашения с Дарланом или формирования правительства в Северной Африке с ним во главе».